а затем и вовсе устранили из круга дон-жуанов. Анна никогда не думала, что это может произойти с ней. Первый раз, когда он просунул свой язык между её пальчиков, она так сильно вздрогнула и пыталась отнять ногу у Леона, что он даже остановился и недоумённо поднял голову. Он искренне не понимал, почему правила нарушены, и ему приходится отвлекаться. Тогда Анне стало даже страшно, и ей пришлось отступить, чтобы он в течение самого длинного в жизни получаса исследовал обе её стопы своим языком. Каждый пальчик, малейший промежуток меж ними он облизывал, целовал, расправлял руками, рисовал те же неведомые линии пальцами и закреплял их языком. Анна закрывала глаза; он отводил её руки от лица и опять принимался ласкать её пальчики. Это сводило с ума; до холодного пота Анна боялась этих странных ласк.

Но на этот раз миновало. Язык от колена начертил прямую линию прямо до верха бедра. Затем Леон медленно отвёл своей фарфоровой кукле ногу в сторону, затем другую, как возможно широко раскинув их по постели. Анна снова почувствовала холод наготы, стыд распахнутого на осмотр тела. Так было уже не раз, и всякий раз она надеялась на какую-то пощаду. Слёзы выступали у неё на глазах, и он постоянно слизывал их, оставляя как бы в утешение еле заметный поцелуй на висках и в волосах. А затем снова возвращался туда, вниз, и всё время облизывал около половых губ, никогда не касаясь их, доводя через полчаса Анну до следующих слёз — отчаяния... За то, чтобы Леон прикоснулся языком к её губкам, чтобы поцеловал её там так же страстно, как делал это внутри бёдер, Анна готова была остаться у него навечно и забыть и двор, и возможный трон. Она много слышала про удовольствие, которое доставляют женщине таким образом; внутренне стыдясь себя, она невыносимо желала, чтобы Леон целовал её, щекотал девственную маленькую дырочку и горящий огнём бугорок сверху. Этого не происходило. Язык облизывал абсолютно всё около, и лишь однажды Анна увидела, как во взгляде Леона промелькнуло какое-то смутное желание, когда он слизывал с простыни её вытекшую влагу и почти касался набухших, алых от страсти губок...

Язык был его главным орудием познания тела. Казалось, ему не хватало глаз; требовалось ещё почувствовать вкус каждой точки на её теле, часто влажном больше от страха, чем от его поцелуев.

Сегодня Леон закончил очередную картину. Она была повёрнута от кровати, как будто уже живой и лишний свидетель. И потому, что работа была завершена, Леон разделся и сам. Еле дыша, всё ещё с широко раскинутыми ногами, с невыносимым жаром по всему телу, Анна смотрела, как мужчина обнажает перед ней своё тело, так же медленно, обстоятельно, постепенно показывая свою наготу. С одной стороны это успокаивало: он тоже был без одежды, а потому на равных с ней, но одновременно это и пугало ещё больше. Не то чтобы Анна так боялась потерять девственность: за пять лет их свиданий этого не произошло, а значит на то были веские причины; она боялась именно того, что он не хочет обладать её телом как это делают мужчины обычно. У неё не складывалось в голове его мировоззрение, и это непонимание перерастало в самые дикие предположения.

Он не казался ненормальным. Но он уже пять лет ласкал языком её тело и ни разу не дотронулся до той дырочки, к которой, по рассказам её подружек, стремились обычно все кавалеры сразу же, как распустят корсет. Поэтому все подруги Анны думали, что она уже давно не девственница с этими своими странными отлучками, а Анна просто не могла им рассказать, что из дворца в лес её влечёт мужчина, который в течение нескольких часов облизывает и гладит её тело. Всё тело, кроме ноющих, разбухших, напрочь мокрых губок между ног.

Что из этих ласк было хуже и мучительней — она не могла решить. Хуже было всё. Но окончание картины означало только одно: вот сейчас он, раздетый, двинется к ней, ляжет, затем аккуратно просунет свой стоящий огромный член ей под ягодицы и наградит долгожданным поцелуем, от которого в первый раз (через год отношений) Анна потеряла сознание, а в другой — зашлась в таком оргазме, что прокусила Леону губу до крови.

Картина была завершена, и Леон лежал на Анне, обнимая рукой за талию, прижимая дрожащее от страсти тело к своему. Другая рука что-то невыносимое делала с грудью Анны: то гладила, то сдавливала соски, но это было так мелко по сравнению с тем, что под её ягодицами пульсировал его член!... Когда Леон двигался, член тёрся в её складочке; огромный, он легко добирался почти до спины, и эти еле заметные движения были как нож. Ей хотелось кричать. Он разрешил обнять себя, и она прижималась к нему, подавая вверх бёдрами, призывая его почувствовать жар плоти.

«Он никогда не сделает со мной этого, — думала Анна. — Я скорее сойду с ума. Я не понимаю, почему он так поступает со мной».

Он умел находить на её теле сразу несколько чувственных точек, и ласкал их со знаниями дотошного врача. Ощущая одновременно во рту его язык, одну руку на соске, другую внизу спины и чуть ниже — его член, Анна уже не могла сдерживаться. Она стонала, умоляла, иногда даже со слезами, разрешить чем-нибудь эту пытку, но Леон как будто не слышал.

Это продолжалось почти час. Он целовал её губы и шею, царапал зубами соски, выкручивал их руками всё сильнее, но как будто не ради своего удовольствия, а ради какого-то художественного эксперимента... На простыни между их ног растекалось огромное пятно: её девственная дырочка истекала нещадно. Близость огромного члена Леона обещала Анне несбыточное удовольствие быть насаженной, растерзанной, окровавленной, любой ценой заполненной. Ей казалось, что она вся только и есть — эта ноющая пустота, влажная, зовущая, трепещущая. Член тёр ей между ягодиц. Она пыталась захватить его, вырваться и самой впустить его между мокрых губок, но Леон был силён, и ей никогда не удавалось приблизиться к желаемому. На этот раз ей даже в голову пришла дикая мысль поймать его член не губками, а другой, ещё меньшей дырочкой между ягодиц. Но сколь страшно было сопоставить размеры Леона с крохотной звёздочкой в попке Анны, столь страстно ей хотелось хоть как-нибудь разрешить этот кошмар в свою пользу.

Всё было бесполезно. В слезах, с искусанными губами и красными от боли сосками, Анна из последних сил дёрнула бёдрами, пытаясь насадиться на член. И то ли Леон не ожидал от неё такой силы после двух часов истязаний, то ли наконец судьба решила наградить её жалкой подачкой — но член Леона хоть и не вошёл внутрь, но резко надавил сначала прямо между губок, приняв на себя брызнувшей горячей влаги, а потом всей длиной медленно проскользнул по маленькому бугорку наверху, и Анна закричала, впиваясь в Леона пальцами рук, и чувствуя, как впервые по её животу, бешено пульсирующему от оргазма, растекается горячая жидкость.

Она мельком увидела, что глаза Леона были закрыты, и пальцы побелели от напряжения, с которым он сжал её тело. Анна впилась в него поцелуем, и только когда жидкость прекратила выбиваться из члена, Леон отстранился от неё и сел в ногах. Теми же движениями, что и вначале, он начал растирать сперму по