я боялся, а наоборот - едва-едва прижалась ко мне, не слишком, но доверчиво.
- Давай посидим тут. А ну-ка, - я развернул ее к лавочке.
- Нет! Не хочу сидеть. Не могу. Давайте идти!
- Ну давайте. А куда?
- Все равно. Вперед. Прямо!
И мы пошли прямо.
Рассказчик вздохнул и замолчал. На лице его была улыбка, какой я никогда еще не видел у него: почти детская, но тонкая, грустная. Я молчал, не решаясь заговорить. Наконец не выдержал:
- А дальше?
- Дальше? - не сразу отозвался рассказчик. - Дальше - мы шли. По тротуару. Темно; мгла густая, как чернила, или как отвар травяной - знаете? - душистый, настоянный на цветах, на этом всем... растущем. И фонари. ...Я... я спрашиваю Лизку:
- Она сестра твоя?
- Да. У нас папы разные, а мама одна... Мммм! - Лиза замычала, как теленок. - Не буду, не буду!
Она зажмурилась.
- Что "не буду"?
- Не буду думать. Про Вику, про папу, про все это...
- Дома неблагополучно?
- Не хочу я домой! - Она даже остановилась. - Понимаете? Вы... вот у вас - дом, да? Жена, дети...
- Нет у меня никакой жены. И детей, как ни странно, тоже.
- Нет? И что, один живете?
- Да вот, представь себе.
- Ну вот... У вас никто волноваться не будет, что ночь, а вас дома нет... А я ведь - видели, как выпрыгнула? Дура, да?
- Видел. Нет, не дура.
- Правда?.. Ничего, пусть волнуются. Пусть! Вот всегда я думала: волнуются, и надо пораньше прийти, надо то, надо се... Пусть хоть милицию вызывают!
- И куда же ты пойдешь?
- Вот не знаю! Везде! Везде пойду! Вот! - Она выбежала вперед, распахнув руки.
- Везде? Совсем-совсем везде?
- Совсем-совсем!
- Я с тобой. Можно?
- Что, с такой вот?.. А вам спать надо! - Она и радовалась, и дразнилась.
- Спать? Никаких "спать"! Ты что, не видишь, какая ночь?
- Вижу! Вижу!!! И-и-и-и-и!.. - Лиза запищала, подбежала ко мне и схватила мне за обе руки. - А давай - давай побежим?
- Давай!
И мы побежали.
Меня, знаете, будто с размаху в какой-то безумный вихрь окунули; разом слетела вся шелуха, - вот все вот это... Мы бежали и визжали, как поросята. И она, и я. Да... видели бы меня коллеги по кафедре! (а кстати, - а и пусть! гордился бы!) Она тащила меня и кричала:
- Весна! Весна! Полундрррра!..
- Мы перебудим всех...
- И пусть! И пусть! В атаку-у-у! Но пасара-а-ан!
- Но пасара-а-ан!
- Ого-го-го-го!
- Огугагогаго-о-о!
- И-и-и-и!.. Нас... нас... заберут в психушку. Или в вытрезвитель! - Она, запыхавшись, ткнулась мне в плечо. - А... а ты... а вы...
- Никаких вы! За вы - по мягкому месту!
- Недо... не достанешь! - Она, задыхаясь от смеха, отпрыгнула от меня и покачнулась, хватаясь за воздух. - О-ох! А ты напивался пьяным? Когда нибудь?
Я подумал, как бы я ответил на такой вопрос, будь все иначе, - и отозвался:
- А то как же! Я вообще запойный.
- Нет! Правда?
- Почти. Полуправда-полубред, хочешь верь, а хочешь нет.
- Я как пьяная. Не пила никогда, но наверно, оно вот так вот... Уфф!
- Мы с тобой перепили весны.
- Да-а-а... Весна... Я просто плакать хочу. Я умираю от весны. Вы знаете, как это?..
- Знаю. Я тоже умираю.
- А я знаю. Я вижу. Вы... ты - мой весенний братец. Братик. Хочешь быть весенним братцем?
- Хочу. Мы - майские жуки.
- Почему жуки? Мотыльки.
- Ну, из меня мотылек...
- А ты - бражник. Есть такой, знаешь? Ночной, и толстый такой...
- Вот спасибо!..
- На здоровье! Ну, я худоба, как дрын, рядом со мной ты - целый шкаф. Шкафчик...
Знаете ли вы, что бывает так - когда человек выпрыгивает из собственной своей шкуры? И бегает голый, совсем, до мяса, и все его ранит, и все он впитывает, как живая губка? Я уже думал тогда о том, что рядом, вот совсем близко - мой дом. И о том, что Лизу надо бы отвести к ней. К ней. И о том, что нельзя и думать о том, что...
- Лиза!
- А?
- Тебе хорошо?
- Мне - мммммм! Хочу, чтоб всегда... Чтоб не кончалось. Ты... ты ведь не уйдешь?
- Нет. Буду с тобой по улицам бегать.
- Бегать? Ты - кто? Почему ты на меня смотрел?
- Я человек. Ты хорошая, и я на тебя смотрел.
- Я хорошая? Я глупая, лизучая, как кошка. Я обожаю Вику. Викусю свою. Знаешь, подкатывает иногда вот тут, до слез, и... Я и приревновала немного. Она со своим Павлом все... Ууух! Только я не сержусь уже совсем. Но домой не хочется. Нельзя - домой! Мамочки, как хорошо! Хорошо-о! А давай вот так!
И она вдруг скакнула в лужу, обляпалась вся - и визжит! Я хотел сказать ей: "ноги промочишь", но вместо того - взял и прыгнул сам. Завизжала громче - и давай прыгать-брызгать на меня; я не уступаю... В ногах хлюпает, холодно так - но не простудно, а весело: хочется визжать, дергать, терзать тело этим весенним холодом...
Мы выбрызгали друг на друга всю лужу. Сняла туфли, сказала: "отвернись, я чулки сниму". Я сказал "еще чего", она - "ну ладно, ведь я и вправду не стесняюсь"; сняла, задрав юбку - косилась на меня, куда я смотрю (над нами фонарь светил), - и давай вышагивать босиком. Горделиво так, счастливо... Залезла в грязь. Месит ножками босыми, смеется. Я скинул туфли, носки - и к ней. В жизни не ходил по грязи, хоть и мечтал с детства. Она липкая, ледяная - аж мурашки! - смешно так... Между пальцев червячки продавливаются, чавкают. Ходили с ней, взявшись за руки, танцевали - она напевала еще, что-то плавное, церемонное - "пам-па-ра-пам" - а потом вдруг наступила мне на ногу, и мы как начали топтаться-перемазывать друг другу ноги! Визжим, смеемся оба - она вцепилась в меня, чтоб не упасть, а ножками так и орудует! Вымазались по щиколотку: "какие носочки у нас", говорит. Вся грязь с лужи на ноги наши перекочевала...
И - мы вот как-то так остались стоять, держась друг за друга. Босиком стоим. Она вздрагивала еще от смеха - долго, и я тоже. Потом вдруг спросила:
- Это очень глупо, что я такая лизучая?
- А ты можешь... могла бы меня поцеловать? - Это сказал будто не я, а кто-то во мне.
И прежде чем договорил - подалась ко мне, прижалась к щеке... и я ощутил, знаете, такой влажный укол. В сердце.
Отпрянула.
- А еще?
Снова подалась ко мне, обвила шею - и торопливо, нервно стала покусывать меня губами, обцеловывать мне лицо, глаза, уши, покрывать их влажными следами, обволакивать холодной дрожью...
Что сказать? Я пропал. Я пропал и раньше, - в автобусе еще, наверно. Я улетал на седьмое небо, испарялся, растекался холодными капельками от этой детской, и безоглядной, и терпко-женской нежности. Лиза целовала меня, слегка подлизывая язычком, и шептала:
- Вот тебе, вот тебе. Буду целовать тебя, пока не струсила. Пока не померла со стыда, пока темно... вот тебе... Вот тебе, и вот... Сам напросился, - И лизала меня все более страстно, оплетая руками шею. Я взял Лизину голову - пушистую, холодную ее макушку, - стал отвечать на поцелуи, потом - нашел губы...
Когда мы оторвались друг от друга, я спросил:
- Впервые?..
- Да...
- И как? Жи... живая?
- Не-е-ет! Умира-а-аю! - и она снова бросилась на меня. - Где ты, где? - искала мои губы, нашла... Целовалась бурно, мокро, неуклюже, как щенок.
Сколько так было - не знаю. Стояли босые на холодной земле - не замечали... Потом как-то что-то промелькнуло - сникла, оторвалась, прячет голову у меня на груди. Я - целую ей макушку,