ее - а она под конец кончила еще раз, и плакала при этом, как ребенок. Я впервые видел слезы на глазах Аэа, и они отзывались во мне какими-то очень тревожными струнами, - хоть я и понимал, что это слезы блаженства.
Аэа оказалась настолько впечатлительна, что кончила и в третий раз, уже после ухода Славика, просто глядя в зеркало на свое разрисованное тело, - и потом я еще долго трахал ее, покрытую всеми красками радуги, возле зеркала, возбудившись от всего происшедшего до дрожи в теле, - а она кричала, срываясь на хрип, и тонула в оргазмах, распиравших ее, как эпилепсия. В стонах ее я чувствовал жутковатую нотку сладкой, запретной боли и бессилия...
Изнуренные этим сексуальным наваждением, мы лежали на полу. Аэа рассказывала мне то, что я понимал и сам:
- Это какое-то новое чувство. И страшно, и приятно… Будто бы я теряю силу, перестаю быть собой и становлюсь прекрасной вещью... Я боюсь этого чувства, оно сильней меня. И очень хочу его. Никогда не было, чтобы я боялась и хотела, - и то, и то сразу... Почему так?
Тогда я понял только, что Аэа нашла для себя новый сексуальный фетиш, который приносит ей острейшее наслаждение; ее страхам я не придал серьезного значения - они казались мне игрой, вносящей в ее переживания больше пикантности, а бодиарт был для меня совершенно безобидной штукой. Если б я ПОНЯЛ все сразу...
Я стал устраивать Аэа сеансы бодиарта: водить ее на конкурсы, предлагать известным художникам... Аэа была идеальной моделью: быстро научившись ...справляться с возбуждением, она могла находиться в неподвижном состоянии сколько угодно, и превращала своей красотой любой рисунок на себе - в шедевр. Ее мечтой было - чтобы ее выкрасили золотом. Она призналась мне:
- Мне кажется, если я стану золотой - сверху донизу, как статуя, - я умру от блаженства. Мне страшно даже подумать об этом...
И - как по волшебству - очень скоро Аэа предложили сняться в "золотой" фотосессии. Люди, которые предлагали это, были нам знакомы - все они работали в фотостудиях, хорошо нам известных, - и никаких подозрений у меня не возникло. Аэа должны были покрыть слоем настоящего золота - сверху донизу, от корней и кончиков волос - до ногтей, ресниц и складок щелочки. Аэа трепетала; одно только предвкушение покраски вводило ее в дикое возбуждение, и я не мог насытить ее даже самым зверским способом: с прищепками на сосках, моим членом в попке и двумя вибраторами во влагалище. Она все кончала и кончала, исходя в конвульсиях, - в этом жутком затянувшемся оргазме мне вдруг почудилось что-то прощальное, и я выругал себя за глупые мысли...
Мы пришли в студию. Я вымыл Аэа в душе и ввел ее, голую, в комнату, где ее должны были красить, - Алекс, фотограф и художник по бодиарту, уже смешивал краску. Входя, Аэа вскрикнула; и когда кисть коснулась ее тела и оставила на нем тягучий золотой след - снова вскрикнула... Впрочем, она держалась молодцом: не дергалась, не извивалась, отвечала на шутки Алекса, - но потом все же закрыла глаза и отдалась своему блаженству. Алекс долго красил ей волосы, не оставив ни одной черной пряди, выкрасил кожу на голове, лицо, уши... Дыхание Аэа учащалось, грудь вздымалась, и я понял, что она возбудилась "сверх нормы".
- Ну, нельзя быть такой впечательной! - журил ее Алекс, закрашивая ей внутреннюю сторону бедер. - Девочка уже совсем мокрая? Куда же это годится? Как же я буду красить тебе писю? - И он взял салфетку и стал беззастенчиво промакивать бутончик Аэа, отчего она дернулась всем телом и застонала. Этот Алекс был порядочным нахалом, но я не вмешивался, думая, что должен радоваться за Аэа...
- Постарайся не намокнуть, хорошо? Думай... думай про политику! Не думай о том, что ты голая, и что я мажу золотом твою писечку... - ворковал Алекс, покрывая мои любимые складочки липкой золотой массой. - Ты ведь - взрослая девочка, умная девочка!..
Я видел, что "взрослая девочка" - на полпути к оргазму, и Алекс делает все, чтобы возбудить ее до предела.
- Пока все. Передохни, посмотри на себя... - он повернул ее к зеркалу. Она была великолепна: живая статуя, сверкающая ослепительным жидким золотом, с яркими рефлексами на всех выпуклостях - на сосках, плечах, бедрах, - с каскадом золотых волос, мерцающих искрами... Аэа раскрыла глаза, ахнула, вскрикнула - и схватилась рукой за гениталии.
- Не трогай! Что ты... Что ты делаешь? Ну вот, теперь придется еще раз... - и Алекс подошел к Аэа с кистью. - Раздвинь-ка ножки... - Аэа раздвинула ноги, глядя в зеркало, Алекс коснулся кистью ее складочек - и вдруг Аэа застонала, захрипела, забилась, как золотая птичка. Ее сотрясал оргазм, - несмотря на все ее старания удержать его в себе.
И вот тут... Вдруг, из ниоткуда, в комнате возникла группа мужиков, ставших кругом вокруг Аэа. Мужики были голые, с маленькими детскими членами, с суровыми лицами и горящими взглядами, пронизывающими, как лазерные мечи.
Я похолодел, будто окунулся в прорубь; хотел рвануть к Аэа, которая корчилась в оргазме у зеркала, - схватить ее, убежать вдвоем, - но почувствовал, как невидимая сила сковала, парализовала меня, и я не могу пошевелить ни рукой, ни ногой.
Эта же сила отбросила побуревшего от ужаса Алекса к стенке - и золотая краска разлилась из банки, обрызгав пол и стены. Но самое удивительное и ужасное - что эта сила сковала и Аэа, застывшую в раскоряченной позе, как статуя; только стоны ужаса и наслаждения вырывались из нее, и с гениталий на пол брызгали золотые ручейки…
Мужики стояли молча и глядели на Аэа; взгляды их струились на нее, густели, приобретали материальность, начинали светиться, полыхать... Аэа стояла в огненном венце - к ней, как к солнцу, сходились лучи страшных взглядов. Полыхание усилилось, стало ослепительным, обжигающим... вдруг сверкнула голубая молния - и все исчезло. В комнате воцарилась темнота.
Когда появился свет - не было ни голых мужиков, ни Аэа. Соплеменники забрали ее к себе.
***
Я брел по лугу. Хмурилось; вдалеке гудела гроза, и штормовой ветер обдавал голое тело зябкими ударами - все сильней, сильней, холодней...
Аэа была далеко, и силы постепенно оставляли меня. Правда, я был уже совсем не таким, как тогда, на Крите; я не собирался умирать - во мне кипело негодование, ярость к незванным гостям, забравшим у меня Аэа, - и злость на самого себя: надо же - притащил Аэа, как покорную овечку, в ловушку... Я ДОЛЖЕН был догадаться, что Аэа, покрытая краской, лишается силы; что ее наслаждение от краски на теле - запретно, недопустимо, непозволительно; что письмо было подослано мне инопланетянами; что металл на коже Аэа, как панцырь, блокировал обмен энергией и способность к сопротивлению; что покрыть Аэа металлической краской - единственный способ овладеть ею...
Негодование перерастало в огромное Желание быть рядом с ней. Казалось, я ощущал ее - на другом конце Космоса. Я не думал о расстоянии - я видел Аэа, как живую, чувствовал токи ее жизни, чувствовал, как она слабеет вместе со мной... Желание накапливалось, росло, распирало меня; я закрыл глаза - и, не думая ни о страшном риске, ни о собственной слабости, сделал, как учила