но не мог думать ни о чем, кроме окровавленного туловища Камиллы. Зайти к ней казалось ему страшнее, чем попасть в плен к дакам, обматывающим кишки пленников вокруг их головы, - но Афрания болезненно тянуло туда, как преступника на место преступления.

В полдень он не выдержал и подошел к ее камере, - и бежал прочь, содрогнувшись от звериного вопля Камиллы, разрезаемой заживо, и потом полчаса держал голову под ледяной струей фонтана. Но вечером ноги сами привели его к камере. Трясущимися руками он открыл дверь - и стиснул зубы, чтобы не заорать. На перекладине висела окровавленная туша без ушей, без носа, без нижней губы, без грудей, без срамных губ, без пальцев на руках и на ногах. Глаза у туши были закрыты, но кровавые круги, зиявшие на месте грудей, вздымались кверху: то, что было недавно Камиллой, все еще не желало умирать.

Афраний почувствовал, как багровый туман всасывает его в себя. Он упал, сжав голову руками, и бился головой об пол. В клубах тумана, застилавшего белый свет, ему вдруг явилась нелепая мысль, и Афраний ухватился за нее с надеждой сумасшедшего. "Слушай меня, бог Камиллы, - кричал он, - если ты действительно умеешь делать чудеса, как про тебя говорят - верни ее! Она отдала тебе свою красоту и жизнь - исцели ее, верни ей тело, верни ее! Верни ее!.."

Он молил запретного христианского бога, угрожал ему, заискивал перед ним, пока не затих на полу, и ум его не утонул в ватной тьме.

***

Он очнулся в своей комнате. Первые мгновения он сидел в неподвижности, но тут же вскочил - и побежал к казематам, хватаясь за стены.

Открывая дверь проклятой камеры, он знал, что сейчас умрет или сойдет с ума - но, войдя туда, остолбенел.

Перед ним на перекладине висела голая Камилла, живая, невредимая - и даже не исполосанная ремнями.

Застывший Афраний смотрел на нее, раскрыв рот, а потом ринулся к ней - и, забыв обо всем на свете, стал щупать, обнимать, целовать и облизывать ее. Камилла, связанная и безмерно удивленная, не могла сопротивляться, а Афраний ничего не слышал и не видел, кроме ее нежного и гибкого тела, целого, не изувеченного - и даже почти не исцарпанного.

Понемногу он успокаивался. Камилла не могла не откликнуться на его порыв, хоть и не понимала ничего. Она клонила голову к Афранию, - и тогда он отвязал ее от креста, и она рухнула к его ногам.

Он прижимал ее к себе, мял и гладил ее, не соображая, что делает. Прелесть голой Камиллы, обессиленной, но неописуемо желанной, дурманила ему голову; уже Афраний целовал пухлый сосок, вынуждая Камиллу выгибать грудь и отталкивать его слабыми руками. "Нет, не надо...", стонала Камилла, чувствуя, как тело ее против воли обвивает Афрания, как лиана, - "Нет! Афраний... АФРАНИЙ!!!"

Вздрогнув, он остановился. Камилла тяжело дышала в его объятиях. Полуоткрытые губы ее дрожали.
- Нет, Афраний... Не потому, что я... что ты мне противен. Нет. И не потому, что я гордая. Видишь, я честна с тобой. Ты тюремщик, я в твоей власти, но ты не противен мне... Ты видишь и сам, не так ли?.. Афраний, мы... Нас должен соединить Бог. Нужно, чтобы наше... наше чувство было угодно Богу. Иначе я не могу...
- "Наше"? Ты сказала "наше"? - крикнул вдруг Афраний.
- Да... А что, разве не видно? - тихо спросила Камилла. Афраний боялся вздохнуть, не веря своим ушам, - а Камилла в подтверждение своих слов вдруг обняла Афрания и чмокнула его в щетину.
- К чему скрывать? - тихо сказала она.

Вдруг Афраний ВСПОМНИЛ. И понял...
- Камилла! Ты говоришь - "угодно твоему богу"?! Ты знаешь, что сделал твой бог? Ты помнишь, какой ты была вчера, девятого марта?
- Вчера? Вчера было седьмое марта... или я уже потеряла счет дням?
- СЕДЬМОЕ?! Что... Еби меня сатир!

Афрания вдруг переполнил мистический ужас. Он упал на колени.
- Афраний! Что с тобой?
- Камилла! Камилла! Ты права, и твой бог прав! Вы правы, а я дурак! Я глупец! Я жалкий, ничтожный варвар! Беги, Камилла, беги, стражники режутся в кости, они не увидят тебя, беги! - причитал Афраний, позабыв, что Камилла совершенно голая. Гадкий холодок снова растекался по его жилам. - Беги! А мне незачем жить! Какой позор, Камилла! Вся жизнь - сатиру в зад! Вся жизнь!..
- Афраний!!!

Но было поздно. Афраний достал меч, воткнул в земляной пол и, оттолкнув Камиллу, бросился на острие.

Его пронзила черная молния, слившаяся с воплем Камиллы. Молния мгновенно разлилась по телу, окутывая его ватным туманом, и тело переставало существовать, отходя в никуда.

Ум Афрания, плавающий в тошнотворном тумане, стал вдруг подниматься кверху, к потолку камеры - и Афраний, не чувствуя уже ни боли, ни своего тела, видел, как Камилла рыдает и бьется над скорченной фигурой, плавающей в луже крови.

Он видел это сквозь багровую завесу - как сон, отходящий все дальше в туман; он видел, как рыдающая Камилла встала на колени, сложила ладони и запрокинула голову кверху, не видя его; он услышал ее голос - издалека, будто сквозь глухую стену:
- Господи! Верни его, как ты вернул Лазаря! Прости ему неразумный грех его - и верни! Верни его...

Сквозь туман он увидел, как глаза Камиллы закрылись, и она упала ничком. Ее распластанное тело еще вертелось перед ним некоторое время; затем Афрания поглотил туман, и не стало ничего...

***

Когда он очнулся - он снова был в своей комнате. Стены освещал белесый молочный свет: было утро.

Афраний лежал на полу, боясь шевельнуться. Все-таки он встал, кряхтя, на вялые, непослушные ноги.

"Камилла... Камилла... голая... невредимая... я умер... она любит меня... она не против... она умрет... Камилла... Камилла... христианский бог... чудо... я дурак... Камилла..." - носилось в его голове. Мысли и образы перепутались в ней безо всякой связи, и Афраний подумал, что сходит с ума.

Были ли кровавая туша на кресте и черная молния в его теле пьяным бредом, или же явью, - он не знал этого. Его смертно тянуло в камеру к Камилле - и, хоть он и боялся вновь увидеть изуродованную тушу, ноги снова привели его к камере. Закрыв глаза, Афраний вошел, замер на пороге...
- Приветствую вас, господин вояка! А знаете, я ведь даже и рада вас видеть! - услышал он слабый голос.

Открыв глаза, он увидел Камиллу на кресте - голую, целую и невредимую.

Подбежав к ней, он отвязал ее, осторожно поддержал ее обессиленное тело, усалил к себе на колени - и без лишних слов прильнул к ее губам.

Он уже знал, что она не помнит его самоубийства; что на дворе снова, в третий раз - утро 8 марта, - силой христианского бога, винных паров или чего угодно еще... И он не хотел тратить время на слова и выяснения.

Камилла была изумлена; но ласки Афрания были нежными, совсем не грубыми и не насильными, страстными, заботливо-требовательными, - он ласкал ее, как ребенка, возбуждаясь при этом до безумия; и Камилла очень скоро начала отвечать Афранию. Она стала легонько целовать его, покусывать ему губы и нос, жалить его кончиком языка, а затем и лизать плашмя, как кошка котенка, обвивать его руками и ногами, и вьющейся своей гривой, и всем телом...

Они опомнились, когда Афраний уже тыкался вздыбленным бивнем в бедро Камиллы, а его рука с силой мяла