себя старая английская пословица «член воспрял - совесть потерял». Вы-свободив свою руку, я заключаю даму в объятия. Поскольку её рука ока-зывается зажатой между нашими телами, ей приходится вытаскивать её. Но скользнув по моему животу, рука эта наталкивается на некую достопримечательность…
- Ой, что это? – деланно удивляется госпожа Карпова.
- Это моё второё я, маленький Сашенька…
- Ничего себе!.. А я-то думала, что ты всего лишь безобидный на-халёнок…
И, судорожно схватившись за него, нежно сжимает.
Мне этого оказывается достаточно, чтобы сунуть свою руку под подол, и заскользить ею там вверх и вниз сначала по полным коленкам, за¬тем по гладкой коже ...бедра, имея целью достичь мягких завитков и, как я уже представлял себе, прелестно набухших половых губ.
Поцелуи наши продолжаются. Рука женщины сжимает моё нетерпеливое оружие, а я готов уже залезть на неё, чтобы поставить точку над «и», когда обнаруживаю, что её другие губы, которых, наконец достигают мои пальцы, вовсе не набухли, а плотно сжаты. Не придав этому особого значения, я опрокидываю свою напарницу на спину, засовываю свои ноги меж её раздвинутых коленок и пальцами пытаюсь помочь своему второму «я» найти нужную щель в её промежности. Через какое-то время мне это удаётся, но проникнуть внутрь почему-то никак не получается. Что-то мешает, причём так, что я чувствую, как мой боец теряет силу, гнётся при каждом толчке, а вперёд не идёт.
«В чём дело?» - так и хочется спросить её, но не хватает реши-мости (или наглости). Потыкавшись так минут десять, я прекращаю атаку и умоляю:
- А вы не могли бы перевернуться и встать на колени?
Госпожа Карпова безропотно выполняет мои указания, я при-страиваюсь к ней сзади и возобновляю тыканье. Но опять бесполезно. Приходится вернуться на исходные позиции, дополнив поцелуи тисканьем и пальпированием грудей, а также усиленным массированием того, что находилось в промежности. Но и после этого никакого заметного продвижения вперёд не замечается. Занимаю тогда свою любимую позу, усаживаюсь на крестец и прошу:
- Опуститесь-ка на меня, только перед этим избавьтесь, пожалуйста от сорочки, чтобы нам лучше чувствовать друг друга.
Она послушно и быстро исполняет мою просьбу и обхватывает меня за шею. Но и теперь мой лезень не желает лезть и только позорно гнётся. Вся эта возня мне уже порядком приедается, я уже, было, подумываю, не прибегнуть ли мне к куннилингису, но тут же отвергаю эту мысль: «Что, мне больше, чем ей, надо?» И решаю заменить его феляцией, в глубине души надеясь, что она возмутится и откажется, а я таким образом получу предлог прекратить столь бесплодные усилия и предаться сну. Но к моему удивлению, выяснив, что именно от неё требуется, она сползает с меня и, поместившись грудью меж моих бёдер, склоняется над моим кончиком, берёт его пальцами и начинает лизать, да так, что я вдруг ощущаю прилив к нему крови и, чтобы не растерять даром своё вот-вот долженствующее брызнуть семя, стремительно во-дружаю её на себя и делаю ещё одну попытку сближения.
И надо же! Всё происходит одновременно: и, на сей раз, удачное проникновение в глубину её лона, и его опрыскивание!..
- Наконец-то! – удовлетворённо произношу я. – Получилось!.. Не правда ли?
- Погоди! – нежно молит госпожа Карпова, предупреждая моё дви-жение, направленное на то, чтобы освободиться от её тяжести, и об-хватив меня за шею, вдруг принимается энергично скакать на мне.
Я, как могу, поддев ладони под её ягодицы, стараюсь помочь ей в этом, но уж очень скоро чувствую, как мой падалец теряет свою твёрдость и выпадает наружу. Потёршись о него ещё немного, она останавливается, застывает на минуту-другую и сваливается с меня. Я укладываюсь на боку рядом с ней и, засунув палец в её, оказавшееся столь труднодоступным, а теперь раскрытое и покрытое липкой слизью отверстие, крепко засыпаю.
И слышу весёлый голос:
- Кто-то собирался лицезреть, как к нему будет взбираться фея с утренним молоком!
Открыв глаза, вижу над собой госпожу Ульман, протягивающую мне кувшин и узелок с какой-то поживой. На ней сарафан с богатой вышивкой, открытый спереди, причём настолько, что мне хорошо видны наполовину обнажённые выпуклости её прелестного бюста.
- Доброе утро, Мария Александровна! – приветствую я её, принимая приношения. – Как я рад вас видеть! Да ещё так соблазнительно выглядящей! Вы просто прелесть!
- Как тут спалось моему беглецу?… Тут, я вижу, не просто тепло, а жарко…
- А как вам спалось?
- Не могу похвастаться… Но и не жалуюсь… Между прочим на скотном дворе пришлось потолкаться: смотрела, сколько надоили молока, помогала седлать лошадь управляющему, чтобы он поехал в Подольск…
Она устраивает себе из сена нечто, смахивающее на сидение, усаживается на него и взирает на то, как я уминаю принесённый ею завтрак, потом встаёт и говорит:
- Ну вот и славно… Надеюсь, ты утолил голод? Давай мне кувшин, и я побегу, меня ждут другие дела.
Я не тороплюсь выполнить её просьбу, опускаю кувшин у ног своих, беру её за руки и тяну к себе:
- Я понимаю, дела надо делать, но окажите ещё одну милость: присядьте рядышком, дайте мне возможность полюбоваться вами, вот такой, поцеловать вас…
- Ну, если только на минутку, - соглашается она, опускаясь на примятую мною солому.
– Вы сегодня ещё более красивая, чем вчера, так прелестны, что… слов подходящих от волнения подобрать не могу… А губы! Я теперь никогда не забуду их вкус!.. Можно я их ещё разик поцелую?
- Знаем мы уже этот разик! – весело отвечает она и предоставляет в моё распоряжение свои полные, чувственные губы.
- Вы правы, - произношу я, на секунду отрываясь, чтобы перевести дыхание, – чем больше вкушаешь эту сладость, тем больше хочется…
Скосив один глаз на две заметные припухлости в открытом верху сарафана, я ухитряюсь, не прерывая поцелуя, опустить в ложбинку между ними свой мизинец, поиграть им там, а затем засунуть туда всю пятерню и, погрузив её в мякоть её грудей, попытаться вытащить их наружу.
- Не надо! – умоляет она, вцепившись в кисть моей руки.
- Почему? Они такие прелестные!..
- Не надо!
- Может, пытаясь обнажить их, я причинил вам боль?
- Причинил…
- Так я осторожней буду…
- Прошу тебя… Мне стыдно…
- Стыдно иметь такие роскошные формы?
- Стыдно показывать…
- Но я же их видел, правда ночью…
- Вот именно, ночью!
- Но я же их ещё и трогал, гладил, целовал!..
- Но ночью, а не при белом свете…
- Какая разница?
- А если кто увидит?
- Кто ж может увидеть нас здесь?
- Да любой, кто пожелает подняться сюда!
- Пойти закрыть ставни?
- Пожалуй… Да неплохо бы втащить наверх лестницу… Ты один справишься?
- Попробую, - обещаю я и бегу к окошку.
А когда возвращаюсь через пару минут, вижу, что госпожа Ульман лежит на животе, подперев подбородок кулаками, и покачивая поднятыми вверх пятками, так что подол широкой полотняной юбки обнажает голые, без чулок, голени. Я склоняюсь над ними, беру их в руки и поглаживаю кожу от щиколоток до колен, но как только пробую просунуть руку дальше, она, обернувшись ко мне, хватает за кисть руки и садится.
- Маленький проказник! – нарочито