его, на то имелись свои причины политического и демографического характера. Евреям Ветхий Завет под страхом смерти запрещал однополую любовь. Однако стоит учесть, что Израиль был небольшим государством, стремящимся сохранить национальное единство, поэтому расходовать репродуктивный материал понапрасну было непозволительной роскошью. Кроме того, считалось, что отношения между представителями мужского населения снижают их мужественность. Учитывая, что постоянно имели место войны, традиции гомосексуализма были признаны опасными и чужеродными. Подобные запреты, тем не менее, были продиктованы насущной необходимостью того времени, не более. Идеология христианства сформировалась на основе Ветхого Завета. А какое распространение получило христианство, ты знаешь. Но даже в католических монастырях средневековья процветали отношения, признанные смертным грехом. Как ты думаешь, почему? Разве могло извращение существовать так долго, охватывать все времена и народы, проявляться, несмотря на запреты религии и общественную мораль, даже тогда, когда наказанием за него являлась смерть? Это не извращение, это природа человека, и победить её нельзя!

Андре в смятении ответил:
- Может быть, для кого-то это и нормально. Но не для всех.
- Современное общество воспитано на негативном отношении к гомосексуализму, поэтому не для всех кажется нормальным принимать эту часть себя. Природа человека изначально носит бисексуальный характер - как у мужчин, так и у женщин. Однако я предпочитаю любить себе подобных. Первый человек, Адам, был мужчиной, созданным по образу и подобию Бога. И он был совершенен. Появление женщины скорее можно назвать извращением по отношению к изначально совершенной человеческой природе. Мужчины богоподобны. Они являются носителями семени жизни. Женщины лишены этого божественного свойства - в них меньше бога и меньше человека. Так почему же один бог не может любить другого бога? Разве не будет эта любовь природной? Ты не готов воспринимать подобную информацию. Но всё, что я рассказал, не мой вымысел. Это факты. Подумай об этом.
- Я не хочу всё это знать. Меня это не касается. Я этого не хотел!

Андре знал, что среди художников, поэтов, композиторов и философов были люди с нетрадиционной ориентацией. Но он никогда не заострял на этом внимание, не придавал значения данному факту. Ему приходилось видеть скульптуры и полотна, а также росписи на сосудах, изображающие обнажённых мужчин в недвусмысленных позах. Однако рассматривал он их всегда исключительно с точки зрения художественной ценности. В любом случае, данное явление он считал единичным и видел в нём отклонение от нормы, никак не применяя его к себе. Энджел пытался перевернуть всё с ног на голову.
- Гомосексуализм всегда считался извращением и грехом!
- Не всегда. Христианство допускает соитие только с целью зачатия и продолжения рода. Не означает ли это, что секс с женщиной с использованием противозачаточных средств является таким же грехом, как и секс с мужчиной?
- Но ведь это, по крайней мере, естественно!
- Ты привык так думать, не более. На самом деле то, что произошло между нами вчера, не менее естественно.
- Ты преувеличиваешь. И я не могу разделить твою точку зрения.
- Я вижу вещи такими, какими они есть.

Андре не соглашался, однако спорить с историческими фактами он не мог. Человечество действительно с незапамятных времен было заражено данным пороком. Но в том, что это был порок, или, как минимум, извращение, Андре не сомневался.
- Поешь, - вновь предложил Энджел мягко и ласково.

Андре вздохнул и взял приборы. Он ел нехотя, кусок не лез в горло, но желудок уже требовал пищи, и юноша поел. Разговор утомил его. Информация, которую Энджел обрушил на него, была ему чужда.
- Можешь, если хочешь, побыть один. Отдохни, я не буду тебе мешать. И подумай.

С этими словами Энджел встал и вышел из помещения. Двери за ним затворились. Юноша провёл рукой по лбу, тяжёлым взглядом посмотрел ему вслед и прилёг на освободившийся диван. В том месте, где сидел собеседник Андре, подушки ещё сохраняли тепло его тела. Почему-то вспомнилась Саманта. Как давно это было! Затем юноша подумал о Мари. Казалось, и её он тоже знал очень давно. Прошло трое суток, а ощущение было таким, будто он провёл здесь несколько лет. Его жизнь оборвалась в тот день, когда он пошёл на эту злосчастную демонстрацию - хотя бы знать, чему она была посвящена...

Стоит ли жить дальше? И нужна ли ему такая жизнь? Может быть, было бы лучше, если бы он умер в тот день и никогда не узнал бы унижения и позора. Что бы там ни говорил Энджел, а так оно и есть.

Андре прикрыл глаза. Перед ним замелькали картины - аудитории университета, залитая солнцем улица, бар, улыбающаяся Мари. Затем откуда-то возникли полицейские сирены, и сразу стало темно. Андре провалился в глубокий сон.

Очнулся он от того, что кто-то тряс его за плечо. Конечно, это был Энджел.
- Я надеялся, что ты подумаешь о нашем разговоре.
- Я не заметил, как уснул.
- Ты уже не переживаешь так по поводу произошедшего?
- Какой смысл переживать о том, чего уже не изменить. Я устал думать об этом.
- Я соскучился по тебе. Ты ведь не против?

Андре испуганно встрепенулся. Неужели опять? Он не хочет снова переживать эту боль и это унижение.
- Энджел, нет, пожалуйста!
- Не вынуждай меня применять силу. Пойдём, я так хочу тебя.

«А чего я хочу, имеет какое-нибудь значение?» - подумал Андре.

Энджел поднял его.
- Разденься, - с этими словами он снял с него халат. - Я включу запись океана, если ты не возражаешь, - Энджел включил экран, и стало казаться, будто вода в бассейне сливается с простором волн.

Он подтолкнул юношу к скользким ступенькам:
- Заходи.

Оказавшись в воде, Андре быстро переместился на другой край бассейна, но Энджел его настиг. Он вновь занял позицию за спиной юноши, обвил руками его тело и прошептал:
- Постарайся, как в прошлый раз.

Пока он стаскивал с юноши плавки, дыхание его стало частым и возбуждённым.
- Мне очень больно, - сказал Андре.
- Боль похожа на приправу. Без неё существование было бы пресным. Познай её вкус и познаешь на вкус саму жизнь.
Энджел пристроился к ягодицам Андре, усилил натиск и ворвался в его тело, вызвав у юноши громкий жалобный стон. Он прижал парня к кромке бассейна, как к тумбе.
- Не плачь. Или плачь, если хочешь, только не отвергай меня, - Энджел ослабил хватку. - Помоги мне сам.

Андре не хватало воздуха. Всем существом он стремился вырваться и уйти от своего мучителя. Ему никак не удавалось расслабиться.
- Ну же, пожалуйста, прошу тебя.

Юноша крепко схватился за ручки, расположенные на краю бассейна. Сквозь слезы он видел накатывающие волны океана и с каждой следующей волной ощущал новый толчок беспощадной, разрывающей его тело боли. Наконец, он немного привык и, совладав с собой, всё же стал совершать встречные движения, которых требовал от него Энджел. Но боль была невыносимой. Через несколько минут он простонал:
- Держи меня, я больше не могу. Если ты меня отпустишь, я вырвусь и уйду.