следы от веревок, приближает лицо вплотную, обволакивает запахом хорошего парфюма:
- Бить, дорогая, надо наверняка. Один раз, но так, чтобы противник уже никогда не поднялся. Скоро ты это поймешь. Иди, помойся, от тебя воняет самцом.

Скрючившись в ванной, плачу навзрыд. Мокрые волосы облепили лицо, мне холодно, но я не хочу включать горячую воду. Так я наказываю саму себя. Глупо, по-детски. Назло маме отморожу уши.
- Жива? - я бы подумала, что он смеется, но он не умеет этого делать. - Кстати, ты права: вены лучше резать в холодной воде. Она облегчает боль. Правда, умираешь дольше - иногда успевают спасти.

Выползаю из ванной и натыкаюсь на его насмешливый взгляд. Взгляд ворона, почуявшего падаль. То, чем я стала за последние дни.
- Я сварил кофе. Выпей, если захочешь, а мне пора на службу.

Выпиваю чашку крепчайшего кофе, глотаю горсть болеутоляющих таблеток, и падаю в постель, укутавшись с головой. Меня колотит в нервном ознобе, в тревожном сне вижу двенадцатилетнего мальчишку, потом его же в расстегнутых джинсах. Из больного забытья выводит настойчивый звонок. Бросаю мутный взгляд на часы - почти четыре. Эд скоро вернется, надо хоть ужин приготовить. Хотя не факт, что он придет голодный. Его вполне могут накормить в другом доме. В том доме, где он сам другой. Тот, прошлый, который когда-то украл меня у меня же самой.
- Да, - отвечаю охрипшим ото сна голосом.
- Ларалара, - Лизка не кричит, что странно, а быстро-быстро шепчет. - Лара лара лара...
- Что случилось? - рявкаю в трубку. - Немедленно успокойся. Опять заподозрила наркотики? Так зря. Он не наркоша - обычный алкаш.

Хочется добавить еще пару крепких эпитетов, но это уже применительно к себе.
- Стас разбился, разбился на машине, на чужой машине отказали тормоза. Он в больнице, Лара. И я в больнице. Он в коме, и я, по-моему, тоже.

Что?!

Лихорадочно собираюсь. Морщась от боли, натягиваю первые попавшиеся вещи, хватаю ключи от машины, удивляясь тому, что они лежат на виду, и выбегаю из дома.

Лизка сидит возле кровати, на которой лежит нечто, что трудно назвать человеком. Что-то забинтованное, загипсованное и неподвижное. Она гладит его по руке и постоянно шепчет.
- Врач сказал, что с ним надо постоянно разговаривать, - виновато объясняет мне, - вроде он меня слышит.

Подхожу ближе, с неожиданным облегчением понимаю, что эта клуша ошиблась в очередной раз. «Это» не может быть Стасом. Стас... он же красивый, а то, что лежит на кровати - уродливо.
- Все лицо разбито, кости переломаны. Черепно-мозговая. Доктор сказал, что кома неизвестно когда закончится. Может и через день, а может год. Как ты думаешь, Ларочка, он выживет?
- Конечно, выживет.

Если бы ты знала, глупая, что пришлось пережить этому мальчишке. И после этого выжил. А тут какая-то авария. Мелочи жизни. Сижу рядом, поглаживая ее по плечу. Она все время что-то говорит, стараясь сдержать слезы, чтобы не расстраивать его. Нет, не так.
Не его, а ЕГО - маленького сероглазого ангела, смысл ее бессмысленной жизни. В каких дебрях сейчас бродит твоя душа, сумасшедший ангел? Если она у тебя есть. Слышишь ли ты свою мать? Слышишь ли ты меня? И, если слышишь, то знай - за то, что ты сейчас лежишь здесь, я прощаю тебя. Я прощаю тебе все.
- Лиза, я пошла?

Она кивает, не отрываясь от его руки.
- Я приду завтра, Лиза.
- Конечно.
- Я приду завтра и сменю тебя. А ты отдохнешь. Хотя бы поспишь да поешь нормально.
- Я не устала, Лара. Ты иди, тебя муж дома ждет.

Не люблю похороны. Их никто не любит. Это естественно. Мы всегда чувствуем на похоронах свою вину. Как будто это мы не доглядели, не досмотрели, не помогли вовремя. Нам всем было некогда, отговаривались по телефону ничего не значащими фразами, а потом вдруг раз...

Кто-то умер. Кто-то, кто звонил тебе неделю назад. А ты сейчас у гроба не можешь вспомнить, зачем же он звонил. Морщишь лоб в тщетной попытке понять, что же ты мог сделать для того, чтобы сейчас не стоять у этого прямоугольника, задрапированного в красный бархат. Понимаешь, что не можешь вспомнить и облегченно отходишь от могилы, которую закапывают кладбищенские пропойцы. Потому что... нет тела - нет дела.

Стас скончался, не приходя в сознание, той же ночью. Узнала я об этом только в больнице. Лиза не смогла позвонить сразу. Она плакала, смачивая слезами гипс, под которым медленно остывало тело ее сына.

Идем к машине, Эд галантно держит меня под руку. Он элегантен, как демон. Для всех мы - примерная семейная пара.
- Я предупреждал его, - бросает муж, и я застываю от ледяного равнодушия этого тона.
- О чем ты?

После нескольких секунд понимания цепенею.
- Это твоя работа?

Безмолвная дуэль взглядов. Черный с голубым. Его спокойствие против моего бешенства. Делайте ставки, господа. Хотя, не стоит, я все равно проиграю.
- Только без истерик, дорогая, на нас смотрят.
- Отвечай, или закричу, - хватаю его за рукав, Эдмунд глазами провожает мои пальцы, давая понять, что ему не нравится образовавшаяся морщинка на костюме, - это ты испортил тормоза той ночью, когда я была у него?
- Нет, - взгляд нацелен в небо.
- Врешь.
- Обманываю, - открывает дверь салона и помогает мне сесть.
- Ты - чудовище, Стаховский.
- Я просто не люблю, когда мою жену трахает тот, кому я не могу доверять.

Целует руку, затянутую черной перчаткой, и наслаждается собой.
- А вы были так заняты, что мне ничего не стоило даже дом поджечь. Вы бы и этого не заметили. И не смотри на меня так. Развод все равно не получишь.
- Да почему?
- Да потому, что мне не нужна провоцирующая запись в анкете. Это раз. И мне нравится, когда рядом со мной именно ты. Это два. Раз и два дают три: если я перестал тебя трахать, это не значит, что любой другой имеет на это право. Надеюсь, я доступно объяснил? Плавно трогает «Мерседес» с места. Лишние эмоции вредят работе. Смотрю на словно высеченный скульптором профиль; бровь уголком; сигарета в левой руке. Что ж ты творишь, полковник? Ведь я любила тебя. А ты наблюдал в окно за тем, как меня насилует малолетний псих. Пусть даже я сама виновата, но я - то, что ты сделал сам. Это ты заставил каждую клетку моего тела петь под твоими ласками, подчинил мою душу, приказав ей всякий раз падатьв пропасть от одного звука твоего голоса. И лишил меня этого в один миг без надежды на возврат. Отдал все другой. А что еще мне оставалось делать? Я всегда была слабой трусливой дурой.

Скажи, а ты улыбался тогда так же, как сейчас? Чуть растягивая губы, проводя по ним кончиком языка? Тебе понравилось то, что ты увидел, офицер ФСБ?

Ни одного из этих яростных слов я, конечно, никогда не скажу вслух. Потому что я - трусиха.

Дома снимаю черное платье, распускаю уставшие от шпилек волосы. Эдмунд подходит сзади с бокалами, протягивает один через плечо.
- Кстати, дорогая, я, кажется, говорил тебе, что Краенко возвращается из Дагестана через месяц. Давай, устроим в его честь вечеринку. Помнится, раньше ты всегда любила мужчин с оружием.

На журнальном столике лежит фотография, которой не было утром. Эд скрывается