Сделка
Черт, как все-таки приятно убедиться, что мальчишка, сидящий напротив - стриженный под ежик, упакованный в джинсы и кожанку, глазастый, тонколицый, как принц, - что все-таки это не мальчик, а девочка. Мою радость поймет только такой же закоренелый бабник, как я.
Ее выдало и лицо, и глаза, и пластика тела. Черт, а она ведь красавица. Вот без дураков. Настоящий подарок природы и... и ума.
Называйте это как хотите, но то, что светится в глазах, в лице и во всем человеке, - то, что называют обаянием, харизмой, изюминкой и другими словами, то, без чего не бывает настоящей красоты, а бывает только смазливость, - я называю это, уж простите, умом, потому что именно так называется главное в человеке. Оно может проявляться в чем угодно, и вовсе не обязательно - в рассудке, к которому глупые привыкли сводить ум.
Девчонка была пронизывающе хороша. Такому личику, таким щекам, таким губкам-лепесткам позавидует любая модель. Черт, черт, ну почему она обстриглась? Почему этот нервный овал не обрамляют ореховые локоны, почему они не отсвечивают в карих глазищах, электрических и взбудораженных, как у кошки после охоты?
Она заметила, что я разглядываю ее, и не отвела глаз, как делают почти все, и не изобразила Роковую Женщину, как делают остальные, а упрямо глядела прямо в меня, выдерживая взгляд. «Сейчас первая заговорит», подумал я. «Она не из тех, кто признает барьеры... »
- Чего вы на меня смотрите? - спросила она.
Гулкий, взволнованный, совсем еще девчачий голос.
- Сказать честно?
Поднимает брови. («Вот такие раньше называли соболиными... «)
- Валяйте.
- По трем причинам. Точнее, одна причина, имеющая целых три аспекта.
- Вот нагрузили!... И что за аспекты?
- Аспект первый: я довольно долго пытался понять, девочка ты или мальчик. Аспект второй: ты красивая, а красивые люди на то и созданы, чтобы на них смотрели и радовались. Аспект третий: я смотрел и радовался, но не до конца. Радость омрачили твои волосы.
Она скорчила гримасу.
- А что в них не так? Не там концом растут? Перхоти много?
- Нет, все не то. Их просто нет, понимаешь? Зачем ты обстриглась?
- А что, не идет?
- Как тебе сказать...
- Говорите, как есть.
- Ладно. Но тут тоже будут аспекты. Готова? Аспект первый: таки да, не идет. Увы. Ты слишком красива для такого бобика. Аспект второй: именно этой нестыковкой ты привлекаешь к себе внимание. Твоей красоты жаль, как сломанной березы. Эта жалость будоражит в мужчине звериные инстинкты, а тебе придает прямо-таки болезненную сексуальность. Минус два в красоте - плюс десять в сексуальности. Впрочем, ты и сама все это знаешь.
Молчит. Розовая, как шиповник, хоть и владеет собой почти как взрослая.
- Это ваше любимое слово - «аспект»? Я теперь так и буду звать вас: дядюшка Аспект. Идет?
- Чтобы согласиться, я должен узнать, как зовут тебя.
- А вы ведь только что дали мне имя: Бобик. Очень приятно!
- Взаимно, - протягиваю руку, улыбаясь ее уму. Ох, и задаст же она перцу мужикам годика через три, а то и раньше...
Она картинно жмет мне руку холодными, как лягушка, пальцами:
- Вот и познакомились! А вы всегда вот так лезете напрямик, или только если в вас разбудить звериные инстинкты?
- И да и нет, - говорю. - Я уже давно не в том возрасте, когда хочется вилять. Слишком многое за спиной. Хочется быть собой. А с тобой - особенно.
- Почему?
- Да ты ведь сама понимаешь. Рядом с красотой всегда хочется быть чище и добрей.
- Ха... Не буду делать вид, что на меня не действует ваша лесть. Все равно не получится...
- Да-да, не надо.
- ... Но. Но. «Маленький, и в то же время довольно-таки большой вопрос». Эти ваши звериные инстинкты часом не вздумают на меня напасть?
- Хо. Это совсем небольшой вопрос на самом деле. Не вздумают. А если и вздумают, то не раньше, чем через годик.
- С чего это такая фора?
- Тебе ведь сколько? Семнадцать?
- Эээ... Вот сказала бы, что девяносто два, так не скажу же. Договорились не вилять - значит, не вилять. А вам - лет... сорок? Тридцать восемь? Тридцать...
- Не льсти мне, - говорю я. - Не вилять - значит не вилять. Замнем для ясности.
- Стыдиться своего возраста стыдно. Мне вот восемнадцать, а чувствую себя на тридцать с гаком, причем уже давно, года два, а то и три... Слушайте, а почему я вам все это рассказываю? Я это не говорила еще никому, даже...
- Наверно, потому, - говорю, - что я заинтриговал тебя. Не вилять - это ведь не всякий умеет.
- Не всякий, - кивает она, - это уж точно... Не вилять, говорите? Ладно, будем не вилять.
Она набрала дыхания, будто решаясь на что-то, и октавой выше продолжила:
- Наверно, у вас дома лежит себе такая большая-пребольшая куча денег?
- А почему это, - спрашиваю, - тебя интересует куча, которая лежит у меня дома?
- Вот только не надо, - мотает она стриженой головой, - не надо. Не надо делать вид, что вы такой. Из этих.
- Из каких таких «этих»?
- Таких, которые, чуть что, начинают правами прикрываться и всех подряд на место ставить. Сами сказали - «не вилять».
Вот умная чертовка, думаю. Нет, с ней и вправду так не надо.
- Твоя взяла, - говорю. - Не то чтобы очень большая, но какая-никакая кучка имеется, это верно.
- Ну примерно какая? Скажем... тыщу баксов для вас проблемно потратить?
«Ого», думаю.
- Смотря на что. Если на что-то важное и ценное - нет, не проблемно.
- А две?
- Ну... Где тыща, там и две.
- А десять?
- Ставки растут, да? Ты же понимаешь, что с такими вопросами трудно удержаться и не поставить на место...
- Конечно. А вы понимаете, что меня даже с такими вопросами не хочется ставить на место...
- Ну ты и наглый, Бобик!
- Нет. Просто я не виляю. Так как? Десять тыщ баксов - проблемно?
- Ну, - сдаюсь, - вопрос, конечно, не ахти какой, но... если что-нить очень-очень важное... или очень-очень приятное - могу и потратить. Не слишком часто, конечно. Раз в несколько лет, не чаще.
- Ясно. А скажите-ка, дядюшка Аспект... Скажите мне... скажите такую вещь...
Ей трудно было это произнести, очень трудно, прямо уши дымились. Но я ждал, не подгоняя.
- А скажите... вы могли бы выложить эти деньги, скажем... скажем, если бы кто-то попросил бы их за свою девственность?
- Например, ты? - усмехнулся я.
- Ннннуууу... например, да.
Она быстро откинулась на спинку, вызывающе глядя на меня. Щеки ее были уже не розовыми, а малиновыми, как херсонские помидоры.
Я мог бы послать ее подальше. Я мог бы назвать ее меркантильной малолетней кретинкой и навсегда убраться из ее жизни... Но вилять не хотелось, поэтому я так и сказал ей:
- Я мог бы послать тебя подальше. Я мог бы назвать тебя меркантильной малолетней кретинкой и еще крепче. Мог бы навсегда убраться... но вместо того, чтобы все это сделать, я сижу и болтаю с тобой. А это уже плохо, потому что дает тебе лишнюю надежду, на которую у тебя нет никаких оснований. Почему?
- Что «почему»?
- Ты знаешь, не прикидывайся. Почему ты продаешь свою девственность?
- Вы знаете, не прикидывайтесь. Деньги нужны.
- Зачем?
- Нууууу...
- Никаких «ну»! Вилять вздумали, товарищ Бобик? Я тебе про кучу рассказал?
Ее выдало и лицо, и глаза, и пластика тела. Черт, а она ведь красавица. Вот без дураков. Настоящий подарок природы и... и ума.
Называйте это как хотите, но то, что светится в глазах, в лице и во всем человеке, - то, что называют обаянием, харизмой, изюминкой и другими словами, то, без чего не бывает настоящей красоты, а бывает только смазливость, - я называю это, уж простите, умом, потому что именно так называется главное в человеке. Оно может проявляться в чем угодно, и вовсе не обязательно - в рассудке, к которому глупые привыкли сводить ум.
Девчонка была пронизывающе хороша. Такому личику, таким щекам, таким губкам-лепесткам позавидует любая модель. Черт, черт, ну почему она обстриглась? Почему этот нервный овал не обрамляют ореховые локоны, почему они не отсвечивают в карих глазищах, электрических и взбудораженных, как у кошки после охоты?
Она заметила, что я разглядываю ее, и не отвела глаз, как делают почти все, и не изобразила Роковую Женщину, как делают остальные, а упрямо глядела прямо в меня, выдерживая взгляд. «Сейчас первая заговорит», подумал я. «Она не из тех, кто признает барьеры... »
- Чего вы на меня смотрите? - спросила она.
Гулкий, взволнованный, совсем еще девчачий голос.
- Сказать честно?
Поднимает брови. («Вот такие раньше называли соболиными... «)
- Валяйте.
- По трем причинам. Точнее, одна причина, имеющая целых три аспекта.
- Вот нагрузили!... И что за аспекты?
- Аспект первый: я довольно долго пытался понять, девочка ты или мальчик. Аспект второй: ты красивая, а красивые люди на то и созданы, чтобы на них смотрели и радовались. Аспект третий: я смотрел и радовался, но не до конца. Радость омрачили твои волосы.
Она скорчила гримасу.
- А что в них не так? Не там концом растут? Перхоти много?
- Нет, все не то. Их просто нет, понимаешь? Зачем ты обстриглась?
- А что, не идет?
- Как тебе сказать...
- Говорите, как есть.
- Ладно. Но тут тоже будут аспекты. Готова? Аспект первый: таки да, не идет. Увы. Ты слишком красива для такого бобика. Аспект второй: именно этой нестыковкой ты привлекаешь к себе внимание. Твоей красоты жаль, как сломанной березы. Эта жалость будоражит в мужчине звериные инстинкты, а тебе придает прямо-таки болезненную сексуальность. Минус два в красоте - плюс десять в сексуальности. Впрочем, ты и сама все это знаешь.
Молчит. Розовая, как шиповник, хоть и владеет собой почти как взрослая.
- Это ваше любимое слово - «аспект»? Я теперь так и буду звать вас: дядюшка Аспект. Идет?
- Чтобы согласиться, я должен узнать, как зовут тебя.
- А вы ведь только что дали мне имя: Бобик. Очень приятно!
- Взаимно, - протягиваю руку, улыбаясь ее уму. Ох, и задаст же она перцу мужикам годика через три, а то и раньше...
Она картинно жмет мне руку холодными, как лягушка, пальцами:
- Вот и познакомились! А вы всегда вот так лезете напрямик, или только если в вас разбудить звериные инстинкты?
- И да и нет, - говорю. - Я уже давно не в том возрасте, когда хочется вилять. Слишком многое за спиной. Хочется быть собой. А с тобой - особенно.
- Почему?
- Да ты ведь сама понимаешь. Рядом с красотой всегда хочется быть чище и добрей.
- Ха... Не буду делать вид, что на меня не действует ваша лесть. Все равно не получится...
- Да-да, не надо.
- ... Но. Но. «Маленький, и в то же время довольно-таки большой вопрос». Эти ваши звериные инстинкты часом не вздумают на меня напасть?
- Хо. Это совсем небольшой вопрос на самом деле. Не вздумают. А если и вздумают, то не раньше, чем через годик.
- С чего это такая фора?
- Тебе ведь сколько? Семнадцать?
- Эээ... Вот сказала бы, что девяносто два, так не скажу же. Договорились не вилять - значит, не вилять. А вам - лет... сорок? Тридцать восемь? Тридцать...
- Не льсти мне, - говорю я. - Не вилять - значит не вилять. Замнем для ясности.
- Стыдиться своего возраста стыдно. Мне вот восемнадцать, а чувствую себя на тридцать с гаком, причем уже давно, года два, а то и три... Слушайте, а почему я вам все это рассказываю? Я это не говорила еще никому, даже...
- Наверно, потому, - говорю, - что я заинтриговал тебя. Не вилять - это ведь не всякий умеет.
- Не всякий, - кивает она, - это уж точно... Не вилять, говорите? Ладно, будем не вилять.
Она набрала дыхания, будто решаясь на что-то, и октавой выше продолжила:
- Наверно, у вас дома лежит себе такая большая-пребольшая куча денег?
- А почему это, - спрашиваю, - тебя интересует куча, которая лежит у меня дома?
- Вот только не надо, - мотает она стриженой головой, - не надо. Не надо делать вид, что вы такой. Из этих.
- Из каких таких «этих»?
- Таких, которые, чуть что, начинают правами прикрываться и всех подряд на место ставить. Сами сказали - «не вилять».
Вот умная чертовка, думаю. Нет, с ней и вправду так не надо.
- Твоя взяла, - говорю. - Не то чтобы очень большая, но какая-никакая кучка имеется, это верно.
- Ну примерно какая? Скажем... тыщу баксов для вас проблемно потратить?
«Ого», думаю.
- Смотря на что. Если на что-то важное и ценное - нет, не проблемно.
- А две?
- Ну... Где тыща, там и две.
- А десять?
- Ставки растут, да? Ты же понимаешь, что с такими вопросами трудно удержаться и не поставить на место...
- Конечно. А вы понимаете, что меня даже с такими вопросами не хочется ставить на место...
- Ну ты и наглый, Бобик!
- Нет. Просто я не виляю. Так как? Десять тыщ баксов - проблемно?
- Ну, - сдаюсь, - вопрос, конечно, не ахти какой, но... если что-нить очень-очень важное... или очень-очень приятное - могу и потратить. Не слишком часто, конечно. Раз в несколько лет, не чаще.
- Ясно. А скажите-ка, дядюшка Аспект... Скажите мне... скажите такую вещь...
Ей трудно было это произнести, очень трудно, прямо уши дымились. Но я ждал, не подгоняя.
- А скажите... вы могли бы выложить эти деньги, скажем... скажем, если бы кто-то попросил бы их за свою девственность?
- Например, ты? - усмехнулся я.
- Ннннуууу... например, да.
Она быстро откинулась на спинку, вызывающе глядя на меня. Щеки ее были уже не розовыми, а малиновыми, как херсонские помидоры.
Я мог бы послать ее подальше. Я мог бы назвать ее меркантильной малолетней кретинкой и навсегда убраться из ее жизни... Но вилять не хотелось, поэтому я так и сказал ей:
- Я мог бы послать тебя подальше. Я мог бы назвать тебя меркантильной малолетней кретинкой и еще крепче. Мог бы навсегда убраться... но вместо того, чтобы все это сделать, я сижу и болтаю с тобой. А это уже плохо, потому что дает тебе лишнюю надежду, на которую у тебя нет никаких оснований. Почему?
- Что «почему»?
- Ты знаешь, не прикидывайся. Почему ты продаешь свою девственность?
- Вы знаете, не прикидывайтесь. Деньги нужны.
- Зачем?
- Нууууу...
- Никаких «ну»! Вилять вздумали, товарищ Бобик? Я тебе про кучу рассказал?