Баллада о памяти
сударь! — вдруг взмолился дон Сезар. — Помогите, прошу вас!
— И мы просим, — сказали вдруг Пеппа с Микаэлой. — Мы не знаем, в чем дело, но мы не хотим, чтобы наш Сезарито мучился. Помогите ему, сударь, если сможете.
— Что ж. Ты действительно хочешь этого?
— Да.
— Что ж, — сказал незнакомец. — Что ж...
Он подошел к дону Сезару.
— Я расскажу тебе. Расскажу, и ты вспомнишь. Что задержится в твоей памяти, что улетучится из нее — зависит от тебя. Не передумал?
— Нет.
Незнакомец поднял руку, коснулся ею головы дона Сезара, и...
***
Странное дело: дон Сезар слышал его голос — и тут же видел воочию все, о чем тот говорил.
— Жил-был на свете славный идальго дон Сезар де Альдомовар.
Детство и юность его проходили в фамильном поместье близ Севильи, в окружении садов, фонтанов и зноя. Лучшим другом его детства была крестьянская девочка по имени Микаэла. Родители дона Сезара, хоть и не столь богатые, как их знаменитые родственники из Кордовы, но все же довольно-таки зажиточные дворяне, не были слишком строги в воспитании, и юному идальго предоставлялась определенная свобода, которой были лишены многие его сверстники.
Они с Микаэлой проводили вместе целые дни кряду: бегали, ловили цикад, болтали — и даже купались в ручье. (Хоть дон Сезар тогда еще не знал о греховности нагого тела, но о чем-то таком догадывался, и потому хранил эти купания в тайне. )
Больше всего они с Микаэлой любили прятаться в заброшенной башне и болтать о разных удивительных вещах, о которых дон Сезар узнавал из книг, добытых в отцовской библиотеке. В особенности он любил рассказывать ей о колониях, об Америке, о сокровищах Вест-Индии, об удивительных зверях, о злобных язычниках и прочих чудесах Нового Света.
Там же, в заброшенной башне, они поклялись друг другу в вечной любви, и дон Сезар пообещал Микаэле, когда вырастет, увезти ее на Коста-Рику — Берег Богатства.
Прошли годы. Дон Сезар вырос, возмужал, а Микаэла из девочки превратилась в смуглую и, быть может, не слишком изящную, но зато славную и добрую девушку. По-прежнему не было человека, который так же любил дона Сезара, как она (исключая, раумеется, его братьев и почтенных родителей).
Увы, Дон Сезар уже не мог с ней видеться так часто, как раньше: приличия требовали свое. К тому же он стал ездить с визитами, познакомился со множеством юных прекрасных дам, цитирующих Вергилия, играющих на гитаре и на клавесине, тонких и белолицых (ибо их прелестные личика береглись от андалузского зноя, как кувшины с вином. Впрочем, что не могла сделать тень — то довершали белила. ) Микаэла была загорелой, как мавр, ходила босиком, ноги и руки ее были вечно измазаны глиной, а умела она только хохотать и обниматься. Так, во всяком случае, казалось юному дону Сезару.
Однажды случилась беда (как ему, опять-таки, показалось). Ничтожный дон Хулио де Сальваторе, приревновав к одной из светских красавиц, оскорбил его, а когда обезумевший от гнева дон Сезар стал требовать удовлетворения — тот рассмеялся ему в лицо. Ужасней всего было то, что хоть предмет спора и старался хранить нейтралитет, но дону Сезару казалось, что и он (то есть она) украдкой смеется над ним.
Никогда еще юный идальго не знал такого позора. Сбежав с бала, он прискакал в Альдомовар, прибежал к хижине Микаэлы, разбудил ее — и долго, долго изливал ей свое горе, утнувшись лицом в запачканную юбку.
Микаэла гладила его по голове, целовала ему затылок и в темноте казалась дону Сезару ангелом во плоти.
Умиленный дон Сезар, желая излить охватившую его благодарность, обнял милую Микаэлу, стал целовать ей щеки, губы, подбородок, затем спустился ниже, ниже... Вскоре Микаэла, освобожденная от одежды, плакала, потрясенная первым соитием, а дон Сезар ревел, как дикий зверь, вливая в нее фонтан своей благодарности.
После того они еще долго лежали вместе, слепившись греховными членами — так долго, что дон Сезар вновь вскипел и отблагодарил Микаэлу повторно. Набожная Микаэла продолжала плакать, и дон Сезар обещал ей, что обвенчается с ней и увезет ее в Америку.
Пожалуй, никогда он не был так близок к этому намерению, как в ту ночь. Проклятый дон Хулио не давал покоя его истерзанной душе. «Я не смогу жить в Испании с бременем этого позора», думал дон Сезар...
На рассвете он скакал по направлению к Кадису. С ним была Микаэла, заспанная и счастливая.
В Кадисе дон Сезар рассчитывал сесть на корабль, идущий в Америку, а перед отплытием отправить покаянное письмо родителям. Он даже наполовину сочинил его (вторая половина, впрочем, никак не желала сочиняться). Все это казалось ему просто, как дважды два.
Однако на деле оказалось, во-первых, что корабли в Америку идут не так часто, во-вторых, что там вовсе не горят желанием принять на палубу благородного идальго, тем более с дамой, и в-третьих, наглецы требуют за это денег, которые кончились в первую же неделю пребывания в Кадисе.
Поскольку дон Сезар никогда не зарабатывал денег и не имел никакого понятия о том, как это делается, Микаэле приходилось брать заказы на шитье, мыть посуду и готовить еду в ближайшей таверне.
Вырученных денег хватало на жизнь в Кадисе, но не хватило бы на корабль даже до Лиссабона, не говоря об Америке. Микаэле настойчиво предлагали заработки другого рода, но она и слышать об этом не хотела.
Каждую ночь дон Сезар вливал в нее струи молодой страсти, каждую ночь Микаэла кричала от блаженства, подставляя дону Сезару соски, набухшие, как сладкие финики на солнце... Она не просила ничего больше и смиренно ждала обещанного похода в церковь. Дон Сезар был, в общем, вполне доволен ею, хоть и находил, что в Севилье предостаточно девушек красивей и изящней Микаэлы, крупной, костистой крестьянки с сильными плечами.
Шли недели. Постепенно плаванье в Америку, а с ним и венчание уходили куда-то в область мечтаний, о которых хорошо поговорить после любовных утех, но не более того.
Однажды вечером дон Сезар возвращался через припортовые кварталы. Там ему довелось совершить благородный поступок: разогнать банду негодяев, которые хотели обесчестить девушку. Негодяев было двое, они были вооружены, и один из них слегка ранил дона Сезара.
Девушка, оказавшаяся цыганкой, завела его в ближайший подвал и там перевязала ему рану.
Дон Сезар, не дыша, смотрел на тонкое личико в кудрях, выхваченное дрожащим светом свечи. Никогда в жизни он не видел ничего прекраснее. Пеппа (так звали цыганку) была совсем молоденькой, почти ребенком, хоть и имела тело взрослой женщины. Она была наивной, порывисто-благодарной, неуклюже-изящной, как все подростки, и неописуемо прекрасной в каждом жесте, слове и взгляде. Она была еще более смуглой, чем Микаэла, и дон Сезар пообещал ей баночку белил, которыми он красил Микаэлу, чтобы облагородить ее оливковую кожу*.
___
*Белила в XVIII веке выглядели совсем не так, как привычная нам косметика. Это была настоящая белая краска, которой дамы покрывали лицо, шею, грудь, плечи и руки, превращаясь в некое подобие японских гейш. (Прим. авт. )
Разумеется,
— И мы просим, — сказали вдруг Пеппа с Микаэлой. — Мы не знаем, в чем дело, но мы не хотим, чтобы наш Сезарито мучился. Помогите ему, сударь, если сможете.
— Что ж. Ты действительно хочешь этого?
— Да.
— Что ж, — сказал незнакомец. — Что ж...
Он подошел к дону Сезару.
— Я расскажу тебе. Расскажу, и ты вспомнишь. Что задержится в твоей памяти, что улетучится из нее — зависит от тебя. Не передумал?
— Нет.
Незнакомец поднял руку, коснулся ею головы дона Сезара, и...
***
Странное дело: дон Сезар слышал его голос — и тут же видел воочию все, о чем тот говорил.
— Жил-был на свете славный идальго дон Сезар де Альдомовар.
Детство и юность его проходили в фамильном поместье близ Севильи, в окружении садов, фонтанов и зноя. Лучшим другом его детства была крестьянская девочка по имени Микаэла. Родители дона Сезара, хоть и не столь богатые, как их знаменитые родственники из Кордовы, но все же довольно-таки зажиточные дворяне, не были слишком строги в воспитании, и юному идальго предоставлялась определенная свобода, которой были лишены многие его сверстники.
Они с Микаэлой проводили вместе целые дни кряду: бегали, ловили цикад, болтали — и даже купались в ручье. (Хоть дон Сезар тогда еще не знал о греховности нагого тела, но о чем-то таком догадывался, и потому хранил эти купания в тайне. )
Больше всего они с Микаэлой любили прятаться в заброшенной башне и болтать о разных удивительных вещах, о которых дон Сезар узнавал из книг, добытых в отцовской библиотеке. В особенности он любил рассказывать ей о колониях, об Америке, о сокровищах Вест-Индии, об удивительных зверях, о злобных язычниках и прочих чудесах Нового Света.
Там же, в заброшенной башне, они поклялись друг другу в вечной любви, и дон Сезар пообещал Микаэле, когда вырастет, увезти ее на Коста-Рику — Берег Богатства.
Прошли годы. Дон Сезар вырос, возмужал, а Микаэла из девочки превратилась в смуглую и, быть может, не слишком изящную, но зато славную и добрую девушку. По-прежнему не было человека, который так же любил дона Сезара, как она (исключая, раумеется, его братьев и почтенных родителей).
Увы, Дон Сезар уже не мог с ней видеться так часто, как раньше: приличия требовали свое. К тому же он стал ездить с визитами, познакомился со множеством юных прекрасных дам, цитирующих Вергилия, играющих на гитаре и на клавесине, тонких и белолицых (ибо их прелестные личика береглись от андалузского зноя, как кувшины с вином. Впрочем, что не могла сделать тень — то довершали белила. ) Микаэла была загорелой, как мавр, ходила босиком, ноги и руки ее были вечно измазаны глиной, а умела она только хохотать и обниматься. Так, во всяком случае, казалось юному дону Сезару.
Однажды случилась беда (как ему, опять-таки, показалось). Ничтожный дон Хулио де Сальваторе, приревновав к одной из светских красавиц, оскорбил его, а когда обезумевший от гнева дон Сезар стал требовать удовлетворения — тот рассмеялся ему в лицо. Ужасней всего было то, что хоть предмет спора и старался хранить нейтралитет, но дону Сезару казалось, что и он (то есть она) украдкой смеется над ним.
Никогда еще юный идальго не знал такого позора. Сбежав с бала, он прискакал в Альдомовар, прибежал к хижине Микаэлы, разбудил ее — и долго, долго изливал ей свое горе, утнувшись лицом в запачканную юбку.
Микаэла гладила его по голове, целовала ему затылок и в темноте казалась дону Сезару ангелом во плоти.
Умиленный дон Сезар, желая излить охватившую его благодарность, обнял милую Микаэлу, стал целовать ей щеки, губы, подбородок, затем спустился ниже, ниже... Вскоре Микаэла, освобожденная от одежды, плакала, потрясенная первым соитием, а дон Сезар ревел, как дикий зверь, вливая в нее фонтан своей благодарности.
После того они еще долго лежали вместе, слепившись греховными членами — так долго, что дон Сезар вновь вскипел и отблагодарил Микаэлу повторно. Набожная Микаэла продолжала плакать, и дон Сезар обещал ей, что обвенчается с ней и увезет ее в Америку.
Пожалуй, никогда он не был так близок к этому намерению, как в ту ночь. Проклятый дон Хулио не давал покоя его истерзанной душе. «Я не смогу жить в Испании с бременем этого позора», думал дон Сезар...
На рассвете он скакал по направлению к Кадису. С ним была Микаэла, заспанная и счастливая.
В Кадисе дон Сезар рассчитывал сесть на корабль, идущий в Америку, а перед отплытием отправить покаянное письмо родителям. Он даже наполовину сочинил его (вторая половина, впрочем, никак не желала сочиняться). Все это казалось ему просто, как дважды два.
Однако на деле оказалось, во-первых, что корабли в Америку идут не так часто, во-вторых, что там вовсе не горят желанием принять на палубу благородного идальго, тем более с дамой, и в-третьих, наглецы требуют за это денег, которые кончились в первую же неделю пребывания в Кадисе.
Поскольку дон Сезар никогда не зарабатывал денег и не имел никакого понятия о том, как это делается, Микаэле приходилось брать заказы на шитье, мыть посуду и готовить еду в ближайшей таверне.
Вырученных денег хватало на жизнь в Кадисе, но не хватило бы на корабль даже до Лиссабона, не говоря об Америке. Микаэле настойчиво предлагали заработки другого рода, но она и слышать об этом не хотела.
Каждую ночь дон Сезар вливал в нее струи молодой страсти, каждую ночь Микаэла кричала от блаженства, подставляя дону Сезару соски, набухшие, как сладкие финики на солнце... Она не просила ничего больше и смиренно ждала обещанного похода в церковь. Дон Сезар был, в общем, вполне доволен ею, хоть и находил, что в Севилье предостаточно девушек красивей и изящней Микаэлы, крупной, костистой крестьянки с сильными плечами.
Шли недели. Постепенно плаванье в Америку, а с ним и венчание уходили куда-то в область мечтаний, о которых хорошо поговорить после любовных утех, но не более того.
Однажды вечером дон Сезар возвращался через припортовые кварталы. Там ему довелось совершить благородный поступок: разогнать банду негодяев, которые хотели обесчестить девушку. Негодяев было двое, они были вооружены, и один из них слегка ранил дона Сезара.
Девушка, оказавшаяся цыганкой, завела его в ближайший подвал и там перевязала ему рану.
Дон Сезар, не дыша, смотрел на тонкое личико в кудрях, выхваченное дрожащим светом свечи. Никогда в жизни он не видел ничего прекраснее. Пеппа (так звали цыганку) была совсем молоденькой, почти ребенком, хоть и имела тело взрослой женщины. Она была наивной, порывисто-благодарной, неуклюже-изящной, как все подростки, и неописуемо прекрасной в каждом жесте, слове и взгляде. Она была еще более смуглой, чем Микаэла, и дон Сезар пообещал ей баночку белил, которыми он красил Микаэлу, чтобы облагородить ее оливковую кожу*.
___
*Белила в XVIII веке выглядели совсем не так, как привычная нам косметика. Это была настоящая белая краска, которой дамы покрывали лицо, шею, грудь, плечи и руки, превращаясь в некое подобие японских гейш. (Прим. авт. )
Разумеется,