Легенда об одном минете
— отозвался Джим.
Рэй поёжился:
— Не то слово... Тебе что, его доводить нравится?
— Ему надо посоветовать бросить этот Центр медитации, — произнёс Джим и внезапно глупо, почти по-детски хихикнул. — Он плохо на него влияет.
Манзарек хотел было сказать, что на джазового барабанщика-профессионала плохо влияет его пребывание в группе во главе с не всегда вменяемым и непредсказуемым вокалистом, но вовремя прикусил язык. Даже с нормальным Джимом такая шутка могла закончиться ссорой, с Джимом же неадекватным последствия такой фразы клавишник даже не брался предсказывать.
— Джим, — начал говорить он внешне спокойно. — Ты помнишь, что у нас выступление сегодня, а? Что мы у «Lоvе» на разогреве?
— Ну и что? — улыбнулся тот. — Вы ж отыграли? Ты ж хорошо спел? Ли доволен?
— Да отыграли, конечно. Куда ж нам деваться-то? Но ведь все тебя ждали. Они на тебя ходят, ты понимаешь это? Не на группу «Дорз». Мы им все — до лампочки.
— Так из-за этого Джон и кипятится, что ли?
— Джим, ты издеваешься? — Рэй почувствовал, что начинает заводиться. — Мы еле-еле выпросили ещё пятнадцать минут после «Lоvе». Хорошо, что Ли об этом не знает. — Рэй ничуть не преувеличивал: «L оvе» уже были популярной раскрученной группой, записавшей и сингл, и полноценный альбом, в то время как «Дорз», несмотря на всю имевшуюся репутацию и шумиху около них, только-только начинали, и такое положение дел, при котором новички выступали не перед, а после хэдлайнеров, было из ряда вон выходящим, если не сказать — недопустимым. — Публика требует Моррисона. Ты что, хочешь, чтоб мы в очередной раз вылетели из «Виски»? Так ведь вылетим. И обратно нас уже не возьмут. Даже твои поклонницы не помогут. И вообще кто нас тогда куда примет? Да ещё на 135 долларов в неделю-то... А что скажут люди из «Электра»? Хольцман что, зря на нас сюда ходит? Ты хоть о чём-нибудь можешь думать, а? — Последняя фраза Манзарека прозвучала уже с нервными нотками в голосе, заставившими Джима удивлённо всмотреться в клавишника.
— Рэй, ты хочешь знать, о чём я могу думать? — вдруг тихо и серьёзно произнёс он. — Я думаю о том, что мы — группа. И от того, что меня, одного из вас, сегодня не было, ничего измениться не должно. Я ведь не тот Джим Моррисон, которого все хотят видеть, понимаешь меня? Я просто пою в группе «Дорз». И мы — одно целое. Но точно также и ты петь можешь. И поёшь ведь.
Манзарек недовольно поморщился:
— Джим, к чему эта софистика? Кто из группы Элвиса может заменить Короля? Как Маккартни заменит Леннона? Ты хочешь пофилософствовать? По-моему, не время. Скажи лучше, что ты обдолбался и напрочь про всё забыл.
Джим странно захихикал, но тут же закашлялся, резко оборвал смех и спросил:
— Рэй, а тебе не надоело играть и петь одно и то же?
— В смысле? — Переход был настолько неожиданным, что Рэй сначала даже не понял, о чём идёт речь.
— Вот и я о смысле, — продолжал Моррисон. — Мы играем перед одними и теми же. Пятнадцатый день подряд. Одно и то же. И для чего?... Кто нас понимает, Рэй? Кто понимает наши песни, а? Кто их вообще слушает? Те, кто пришли в «Виски» потанцевать? Убить своё время?..
— Джим, — ещё медленнее обычного проговорил клавишник, — мы перед этим три месяца подряд выходили на сцену и пели одно и то же. Перед одними и теми же. Забыл? И тебя это не смущало?... Не думай об этом. Я не думаю. И ты не думай. Это — просто работа...
— Работа? — переспросил Моррисон. — Это — работа? Быть обезьянкой, попугаем? Не призвание?... Ты это называешь работой?... Да к чёрту такую работу, Рэй! — вдруг хрипло и страшно заорал он и вскочил со стула так, что чуть не опрокинул Манзарека. — Я не хочу так! Я не хочу петь перед этими жирными, жрущими, трахающимися глупыми свиньями из Голливуда!... Ты знаешь, я и в пустом зале могу петь. И неграм на плантациях. И на улице. Помнишь, как я тебе пел тогда, на пляже? Я могу и просто во Вселенную петь — и меня услышат те, кому это нужно! Но не ОНИ, Рэй! Понимаешь?... НЕ ОНИ!!! Им же молоть можно всё, что хочешь — всё равно ничего не поймут и не услышат!..
Теперь они стояли напротив друг друга — взъерошенный Джим с наркотической безуминкой в глазах и опешивший Рэй, чувствовавший, как у него из-под ног ускользает пол. Он не знал, что можно сказать в ответ, не знал, надо ли что-то говорить вообще — он понимал только одно: всё рушится. И с таким трудом выпрошенное для реабилитации группы и самого Джима время, и открывшаяся перед ними блестящая перспектива в лице Джека Хольцмана, видевшего их выступление несколько дней назад... О потерянном сегодняшнем гонораре и о возможных неприятностях с публикой и администраторами «Виски» Рэй даже не думал — это были мелочи из разряда «снявши голову, по волосам не плачут».
— Значит, ты не идёшь? — спросил он, стараясь придать своему голосу максимально возможную твёрдость.
В Моррисоне вдруг снова произошла резкая перемена: он миролюбиво, даже как-то заискивающе улыбнулся и положил руку на плечо клавишнику:
— Рэй, ну что ты такое говоришь? Разве я сказал, что не иду? Конечно, поехали. Мы сыграем. Мы ж ведь одно целое, правда?... Всё будет о\"кей, не переживай. Я ж просто пошутил...
Клавишник облегчённо выдохнул.
***
Салли опёрлась о сцену, наблюдая за своими подругами. Её сердце учащённо билось, девушку время от времени окатывало волнами жара. На задней части языка, казалось, вспух волдырь от ожога. Мысли испуганно проскакивали по сознанию, как мышки, увидевшие в отдалении огромного кота: «Ну и воздух тут — спёртый какой-то... Хоть бы на улицу выйти... отдышаться... « Но, едва собравшись с силами, она вдруг испугалась, что её не пустят назад или что она вообще не сможет пробраться сквозь толпу танцующих. «Нет-нет, я лучше постою, подожду. Сейчас всё пройдёт... это бывает. Ну как же ж жарко-то... Может, присесть за один из столиков — вон там, вдоль стенок?» Она поискала глазами Чака, намереваясь попросить провести её, но его уже рядом не было, а всё пространство между ней и столиками занимали танцующие пары. Впрочем... они уже не казались парами — они сливались в большое движущееся и переливающееся пятно, в котором не было отдельных фигур, а только какое-то хаотическое броуновское движение.
— Салли! Салли! — Стоявшая рядом Патти возбуждённо дёргала её за руку. Девушка с трудом заставила себя сконцентрироваться на звуке голоса и настойчивом, даже раздражающем жесте. — Нет, ты послушай только... Знаешь, что мне только что рассказали?... Тебе что, плохо? — Внезапно изменившийся тон слегка привёл девушку в чувство, и она смогла перевести взгляд на тревожно смотрящую на неё подругу.
— Н-нет... пройдёт. Просто жарко... дышать нечем... — Девушка говорила через силу, словно из тюбика, выдавливая из себя слова, ставшие внезапно похожими на вязкую тёмную жидкость.
— Так давай на улицу выйдем, проветришься...
Салли отчаянно замотала головой и чуть не упала, вовремя вцепившись в сцену:
— Не надо... не надо, Патти. Нас не пустят... М-мы
Рэй поёжился:
— Не то слово... Тебе что, его доводить нравится?
— Ему надо посоветовать бросить этот Центр медитации, — произнёс Джим и внезапно глупо, почти по-детски хихикнул. — Он плохо на него влияет.
Манзарек хотел было сказать, что на джазового барабанщика-профессионала плохо влияет его пребывание в группе во главе с не всегда вменяемым и непредсказуемым вокалистом, но вовремя прикусил язык. Даже с нормальным Джимом такая шутка могла закончиться ссорой, с Джимом же неадекватным последствия такой фразы клавишник даже не брался предсказывать.
— Джим, — начал говорить он внешне спокойно. — Ты помнишь, что у нас выступление сегодня, а? Что мы у «Lоvе» на разогреве?
— Ну и что? — улыбнулся тот. — Вы ж отыграли? Ты ж хорошо спел? Ли доволен?
— Да отыграли, конечно. Куда ж нам деваться-то? Но ведь все тебя ждали. Они на тебя ходят, ты понимаешь это? Не на группу «Дорз». Мы им все — до лампочки.
— Так из-за этого Джон и кипятится, что ли?
— Джим, ты издеваешься? — Рэй почувствовал, что начинает заводиться. — Мы еле-еле выпросили ещё пятнадцать минут после «Lоvе». Хорошо, что Ли об этом не знает. — Рэй ничуть не преувеличивал: «L оvе» уже были популярной раскрученной группой, записавшей и сингл, и полноценный альбом, в то время как «Дорз», несмотря на всю имевшуюся репутацию и шумиху около них, только-только начинали, и такое положение дел, при котором новички выступали не перед, а после хэдлайнеров, было из ряда вон выходящим, если не сказать — недопустимым. — Публика требует Моррисона. Ты что, хочешь, чтоб мы в очередной раз вылетели из «Виски»? Так ведь вылетим. И обратно нас уже не возьмут. Даже твои поклонницы не помогут. И вообще кто нас тогда куда примет? Да ещё на 135 долларов в неделю-то... А что скажут люди из «Электра»? Хольцман что, зря на нас сюда ходит? Ты хоть о чём-нибудь можешь думать, а? — Последняя фраза Манзарека прозвучала уже с нервными нотками в голосе, заставившими Джима удивлённо всмотреться в клавишника.
— Рэй, ты хочешь знать, о чём я могу думать? — вдруг тихо и серьёзно произнёс он. — Я думаю о том, что мы — группа. И от того, что меня, одного из вас, сегодня не было, ничего измениться не должно. Я ведь не тот Джим Моррисон, которого все хотят видеть, понимаешь меня? Я просто пою в группе «Дорз». И мы — одно целое. Но точно также и ты петь можешь. И поёшь ведь.
Манзарек недовольно поморщился:
— Джим, к чему эта софистика? Кто из группы Элвиса может заменить Короля? Как Маккартни заменит Леннона? Ты хочешь пофилософствовать? По-моему, не время. Скажи лучше, что ты обдолбался и напрочь про всё забыл.
Джим странно захихикал, но тут же закашлялся, резко оборвал смех и спросил:
— Рэй, а тебе не надоело играть и петь одно и то же?
— В смысле? — Переход был настолько неожиданным, что Рэй сначала даже не понял, о чём идёт речь.
— Вот и я о смысле, — продолжал Моррисон. — Мы играем перед одними и теми же. Пятнадцатый день подряд. Одно и то же. И для чего?... Кто нас понимает, Рэй? Кто понимает наши песни, а? Кто их вообще слушает? Те, кто пришли в «Виски» потанцевать? Убить своё время?..
— Джим, — ещё медленнее обычного проговорил клавишник, — мы перед этим три месяца подряд выходили на сцену и пели одно и то же. Перед одними и теми же. Забыл? И тебя это не смущало?... Не думай об этом. Я не думаю. И ты не думай. Это — просто работа...
— Работа? — переспросил Моррисон. — Это — работа? Быть обезьянкой, попугаем? Не призвание?... Ты это называешь работой?... Да к чёрту такую работу, Рэй! — вдруг хрипло и страшно заорал он и вскочил со стула так, что чуть не опрокинул Манзарека. — Я не хочу так! Я не хочу петь перед этими жирными, жрущими, трахающимися глупыми свиньями из Голливуда!... Ты знаешь, я и в пустом зале могу петь. И неграм на плантациях. И на улице. Помнишь, как я тебе пел тогда, на пляже? Я могу и просто во Вселенную петь — и меня услышат те, кому это нужно! Но не ОНИ, Рэй! Понимаешь?... НЕ ОНИ!!! Им же молоть можно всё, что хочешь — всё равно ничего не поймут и не услышат!..
Теперь они стояли напротив друг друга — взъерошенный Джим с наркотической безуминкой в глазах и опешивший Рэй, чувствовавший, как у него из-под ног ускользает пол. Он не знал, что можно сказать в ответ, не знал, надо ли что-то говорить вообще — он понимал только одно: всё рушится. И с таким трудом выпрошенное для реабилитации группы и самого Джима время, и открывшаяся перед ними блестящая перспектива в лице Джека Хольцмана, видевшего их выступление несколько дней назад... О потерянном сегодняшнем гонораре и о возможных неприятностях с публикой и администраторами «Виски» Рэй даже не думал — это были мелочи из разряда «снявши голову, по волосам не плачут».
— Значит, ты не идёшь? — спросил он, стараясь придать своему голосу максимально возможную твёрдость.
В Моррисоне вдруг снова произошла резкая перемена: он миролюбиво, даже как-то заискивающе улыбнулся и положил руку на плечо клавишнику:
— Рэй, ну что ты такое говоришь? Разве я сказал, что не иду? Конечно, поехали. Мы сыграем. Мы ж ведь одно целое, правда?... Всё будет о\"кей, не переживай. Я ж просто пошутил...
Клавишник облегчённо выдохнул.
***
Салли опёрлась о сцену, наблюдая за своими подругами. Её сердце учащённо билось, девушку время от времени окатывало волнами жара. На задней части языка, казалось, вспух волдырь от ожога. Мысли испуганно проскакивали по сознанию, как мышки, увидевшие в отдалении огромного кота: «Ну и воздух тут — спёртый какой-то... Хоть бы на улицу выйти... отдышаться... « Но, едва собравшись с силами, она вдруг испугалась, что её не пустят назад или что она вообще не сможет пробраться сквозь толпу танцующих. «Нет-нет, я лучше постою, подожду. Сейчас всё пройдёт... это бывает. Ну как же ж жарко-то... Может, присесть за один из столиков — вон там, вдоль стенок?» Она поискала глазами Чака, намереваясь попросить провести её, но его уже рядом не было, а всё пространство между ней и столиками занимали танцующие пары. Впрочем... они уже не казались парами — они сливались в большое движущееся и переливающееся пятно, в котором не было отдельных фигур, а только какое-то хаотическое броуновское движение.
— Салли! Салли! — Стоявшая рядом Патти возбуждённо дёргала её за руку. Девушка с трудом заставила себя сконцентрироваться на звуке голоса и настойчивом, даже раздражающем жесте. — Нет, ты послушай только... Знаешь, что мне только что рассказали?... Тебе что, плохо? — Внезапно изменившийся тон слегка привёл девушку в чувство, и она смогла перевести взгляд на тревожно смотрящую на неё подругу.
— Н-нет... пройдёт. Просто жарко... дышать нечем... — Девушка говорила через силу, словно из тюбика, выдавливая из себя слова, ставшие внезапно похожими на вязкую тёмную жидкость.
— Так давай на улицу выйдем, проветришься...
Салли отчаянно замотала головой и чуть не упала, вовремя вцепившись в сцену:
— Не надо... не надо, Патти. Нас не пустят... М-мы