Ступенька 5. Часть 1
было видно, как в такт этому скрипу поднимается и опускается Мишина белая задница. Под этот скрип Витька снова уснул и проснулся только, когда пришла медсестра и, тронув его за плечо: «Просыпайся, соня!», сунула ему под мышку градусник. Повернувшись к Маше, она и ей сделала то же самое. Витька, вспомнив ночное происшествия, с интересом смотрел на Машу, но никаких следов случившегося ни на лице, ни в фигуре Маши не находил.
«Завтракать! Завтракать!» - в палату въехало две тележки, похожие на те, в санатории. Толкали их две молоденькие медсестры в белых халатах и с белыми косынками на головах.
Одна из них разносила ребятам большие краюхи ослепительно белого мягкого хлеба, а другая наливала в миски какое – то сероватое варево. На Витькину тумбочку тоже была положена краюха с предупреждением, что съедать ее сразу всю не стоит. Это порция на весь день: завтрак, обед, и на ужин еще должно остаться. Поставили перед ним и миску с варевом.
После завтрака, когда все те же молоденькие медсестры собрали пустые миски и увезли, в палату вошел высокий в очках дяденька в белом халате и в белой же несуразной, на взгляд Витьки, шапочке. Поскольку кровать Витьки была у дверей, дяденька к нему первому и подошел. Осмотр не занял много времени.
После обхода, когда каждый в палате занялся своими делами, Витька снова ходил по коридору. Теперь он двигался хотя и медленно, но, почти не держась за подоконник.
Через пару дней таких упражнений он уже вполне уверенно мог дойти до туалета, умывальника. А еще через тройку его перевели в палату, где были одни мальчики разных возрастов. Самым младшим оказался Витька. Трое мальчиков были лет по четырнадцати. Оказался здесь и тот самый Миша, что водил его в туалет. В палате этой не было той гнетущей тишины, что висела в предыдущей, в которой Витька провел несколько дней после ухода мамы. Мальчишки веселились в меру возможностей. А вечером, когда приходила медсестра, объявляла «отбой», погасив висящую под потолком люстру, зажигала взамен ее, одиноко торчащую над дверью синюю лампу, и уходила, начинались разговоры о ведьмах, привидениях, но мало по малу старшие ребята переходили к теме о девчонках. Сначала разговор вертелся вокруг достоинств Маши, Ксюши, Тани, Клавы – девочек тринадцати, четырнадцати лет. Обсуждались размеры сисек, округлости их попочек. Ну и, конечно, возникал разговор, кто кому дал. Таню, самую старшую из девочек, как выяснилось, уже не по одному разу попробовали и Коля, и Миша.
И тут первенствовал Коля – белобрысый крепыш четырнадцати лет.
- «Расскажи, расскажи, как ты Машке целку ломал!» - попросил кто – то из мальчишек.
- «Да ну вас! Чего рассказывать?» - стеснялся Коля: «Затащил в клизменную, положил на кушетку и вдул. Чего еще».
- «А как ты ее тащил? А она чего – упиралась?».
- «Да нет. Она особенно и не упиралась. Так, для виду».
- «А когда ты ей вдул – она чего?»
- «Ну, так она же целка была. Конечно, ей больно стало. Она и вскрикнула, да я ей ладошкой рот зажал, чтобы не орала».
- «Ну а дальше?»
- «А что «дальше»? Целку порвал и ебать начал».
- «А она?»
- «Ну, ей же больно, она и хныкала. Слезы лила. И все просила «Коля! По - тише. Больно - же!». А я, знай, ебу ее. У нее пизденка – то маленькая, хуй еле протискивался. Самому не фонтан даже было. А потом у нее там как – то мокро стало, и хуй уже свободнее, почти как у Таньки, скользил».
- «Ну, а потом?»
- «А что «потом»? Наебался, вынул хуй, встал. Хуй, яйца - в крови. У нее на пизде, на животе тоже кровища, И из пизды на кушетку течет. Она тоже встала, за пизду рукой держится, носом хлюпает. По щекам слезы. Говорю ей: «Не хнычь – через день заживет» Подвел ее к ванне, поднял, в ванну поставил. Рубашку с нее снял, чтоб не замочить. Воду открыл маленько, чтобы не сильно шуметь. Говорю: «Помой пизду – то». Сам трусы снял и тоже в ванну залез. Она помылась, я стал с хуя кровь смывать. Ну, оделись, и пошли каждый к себе».
Мальчишки восхищенно смотрели на Колю – «Вот это да! Девчонке целку сломал!»
Из этого рассказа Витька запомнил, что когда девочку ебут первый раз – «ломают целку» - ей бывает больно.
Дни текли однообразно: утром ребятам, еще не отошедшим от сна, медсестра сует под мышки градусники, потом умывание, потом привозят тележки – одну с большими снежной белизны и пышными полу-буханками хлеба, а другая с мисками, ложками и кружками. Все это разносилось нянечками по ребячьим тумбочкам. Потом въезжала и третья тележка с двумя огромными кастрюлями, в одной из которых была какая – то неопределенного цвета не то каша, не то суп. В другой – горячий душистый чай. И то, и другое нянечки разливали приличных размеров половниками по мискам и кружкам.
Ну а после завтрака приходил доктор, вернее «докторша», потому что это была женщина лет сорока, сопровождаемая медсестрой, которая несла целую стопку папок с историями болезни. Докторша подходила к кровати, присаживалась на край, сестра отыскивала папку с фамилией, лежащего на ковати, и подавала ей. Начинался «медосмотр». Потом, когда докторша покидала палату, спустя некоторое время появлялась другая медсестра, и начинались «процедуры»: кому – то прямо здесь, в палате делали уколы, других куда – то уводили, и возвращались уведённые через час, полтора. Наконец, в палату снова въезжали тележки с мисками, ложками, кружками, с кастрюлями. Обед состоял из двух блюд супа и серого цвета котлеты с кашей. Все это запивалось компотом их сухофруктов. После обеда наступал «мертвый час», когда запрещалось выходить из палаты, разве что, только в туалет справить нужду.
А потом наступало время родственников. В палаты их не допускали, они выстраивались внизу на дорожке. Мальчишки, облепив подоконники, выглядывали каждый своих родителей, поднимался гвалт, в котором мало было что разобрать. Но все – таки мальчишки каким – то образом умудрялись сообщать стоящим внизу свои нужды и пожелания. К Витьке всегда приходила бабушка. Приносила она «передачу»: вкусную рисовую молочную кашу в кастрюльке, в небольшом черном чугунке обязательно легкий супчик на курином бульоне с кусочком мяса. И, конечно, кисть сладкого винограда, пару яблок или нежных, «не тронь меня, а то я потеку», персиков. Иногда в передаче были и темно красные помидоры, которые съедать можно было только в присутствии медсестры, следившей за тем, чтобы с помидора была содрана вся кожица и выбраны все семечки.
Хотя после больничного обеда до передачи проходило не так уж много времени, Витька буквально в считанные минуты управлялся с принесенным бабушкой. И уже через минут десять отправлял освободившуюся посуду обратно….
Дни шли своей чередой, Витька под воздействием лекарств и врачебных процедур креп.
Когда в очередной раз бабушка принесла передачу, неожиданно было объявлено, что Витькино лечение окончено, и его выписывают из больницы домой. Это было как гром с ясного неба. Дело в том, что в больнице строжайше было запрещено находиться в домашней одежде и даже хранить ее в
«Завтракать! Завтракать!» - в палату въехало две тележки, похожие на те, в санатории. Толкали их две молоденькие медсестры в белых халатах и с белыми косынками на головах.
Одна из них разносила ребятам большие краюхи ослепительно белого мягкого хлеба, а другая наливала в миски какое – то сероватое варево. На Витькину тумбочку тоже была положена краюха с предупреждением, что съедать ее сразу всю не стоит. Это порция на весь день: завтрак, обед, и на ужин еще должно остаться. Поставили перед ним и миску с варевом.
После завтрака, когда все те же молоденькие медсестры собрали пустые миски и увезли, в палату вошел высокий в очках дяденька в белом халате и в белой же несуразной, на взгляд Витьки, шапочке. Поскольку кровать Витьки была у дверей, дяденька к нему первому и подошел. Осмотр не занял много времени.
После обхода, когда каждый в палате занялся своими делами, Витька снова ходил по коридору. Теперь он двигался хотя и медленно, но, почти не держась за подоконник.
Через пару дней таких упражнений он уже вполне уверенно мог дойти до туалета, умывальника. А еще через тройку его перевели в палату, где были одни мальчики разных возрастов. Самым младшим оказался Витька. Трое мальчиков были лет по четырнадцати. Оказался здесь и тот самый Миша, что водил его в туалет. В палате этой не было той гнетущей тишины, что висела в предыдущей, в которой Витька провел несколько дней после ухода мамы. Мальчишки веселились в меру возможностей. А вечером, когда приходила медсестра, объявляла «отбой», погасив висящую под потолком люстру, зажигала взамен ее, одиноко торчащую над дверью синюю лампу, и уходила, начинались разговоры о ведьмах, привидениях, но мало по малу старшие ребята переходили к теме о девчонках. Сначала разговор вертелся вокруг достоинств Маши, Ксюши, Тани, Клавы – девочек тринадцати, четырнадцати лет. Обсуждались размеры сисек, округлости их попочек. Ну и, конечно, возникал разговор, кто кому дал. Таню, самую старшую из девочек, как выяснилось, уже не по одному разу попробовали и Коля, и Миша.
И тут первенствовал Коля – белобрысый крепыш четырнадцати лет.
- «Расскажи, расскажи, как ты Машке целку ломал!» - попросил кто – то из мальчишек.
- «Да ну вас! Чего рассказывать?» - стеснялся Коля: «Затащил в клизменную, положил на кушетку и вдул. Чего еще».
- «А как ты ее тащил? А она чего – упиралась?».
- «Да нет. Она особенно и не упиралась. Так, для виду».
- «А когда ты ей вдул – она чего?»
- «Ну, так она же целка была. Конечно, ей больно стало. Она и вскрикнула, да я ей ладошкой рот зажал, чтобы не орала».
- «Ну а дальше?»
- «А что «дальше»? Целку порвал и ебать начал».
- «А она?»
- «Ну, ей же больно, она и хныкала. Слезы лила. И все просила «Коля! По - тише. Больно - же!». А я, знай, ебу ее. У нее пизденка – то маленькая, хуй еле протискивался. Самому не фонтан даже было. А потом у нее там как – то мокро стало, и хуй уже свободнее, почти как у Таньки, скользил».
- «Ну, а потом?»
- «А что «потом»? Наебался, вынул хуй, встал. Хуй, яйца - в крови. У нее на пизде, на животе тоже кровища, И из пизды на кушетку течет. Она тоже встала, за пизду рукой держится, носом хлюпает. По щекам слезы. Говорю ей: «Не хнычь – через день заживет» Подвел ее к ванне, поднял, в ванну поставил. Рубашку с нее снял, чтоб не замочить. Воду открыл маленько, чтобы не сильно шуметь. Говорю: «Помой пизду – то». Сам трусы снял и тоже в ванну залез. Она помылась, я стал с хуя кровь смывать. Ну, оделись, и пошли каждый к себе».
Мальчишки восхищенно смотрели на Колю – «Вот это да! Девчонке целку сломал!»
Из этого рассказа Витька запомнил, что когда девочку ебут первый раз – «ломают целку» - ей бывает больно.
Дни текли однообразно: утром ребятам, еще не отошедшим от сна, медсестра сует под мышки градусники, потом умывание, потом привозят тележки – одну с большими снежной белизны и пышными полу-буханками хлеба, а другая с мисками, ложками и кружками. Все это разносилось нянечками по ребячьим тумбочкам. Потом въезжала и третья тележка с двумя огромными кастрюлями, в одной из которых была какая – то неопределенного цвета не то каша, не то суп. В другой – горячий душистый чай. И то, и другое нянечки разливали приличных размеров половниками по мискам и кружкам.
Ну а после завтрака приходил доктор, вернее «докторша», потому что это была женщина лет сорока, сопровождаемая медсестрой, которая несла целую стопку папок с историями болезни. Докторша подходила к кровати, присаживалась на край, сестра отыскивала папку с фамилией, лежащего на ковати, и подавала ей. Начинался «медосмотр». Потом, когда докторша покидала палату, спустя некоторое время появлялась другая медсестра, и начинались «процедуры»: кому – то прямо здесь, в палате делали уколы, других куда – то уводили, и возвращались уведённые через час, полтора. Наконец, в палату снова въезжали тележки с мисками, ложками, кружками, с кастрюлями. Обед состоял из двух блюд супа и серого цвета котлеты с кашей. Все это запивалось компотом их сухофруктов. После обеда наступал «мертвый час», когда запрещалось выходить из палаты, разве что, только в туалет справить нужду.
А потом наступало время родственников. В палаты их не допускали, они выстраивались внизу на дорожке. Мальчишки, облепив подоконники, выглядывали каждый своих родителей, поднимался гвалт, в котором мало было что разобрать. Но все – таки мальчишки каким – то образом умудрялись сообщать стоящим внизу свои нужды и пожелания. К Витьке всегда приходила бабушка. Приносила она «передачу»: вкусную рисовую молочную кашу в кастрюльке, в небольшом черном чугунке обязательно легкий супчик на курином бульоне с кусочком мяса. И, конечно, кисть сладкого винограда, пару яблок или нежных, «не тронь меня, а то я потеку», персиков. Иногда в передаче были и темно красные помидоры, которые съедать можно было только в присутствии медсестры, следившей за тем, чтобы с помидора была содрана вся кожица и выбраны все семечки.
Хотя после больничного обеда до передачи проходило не так уж много времени, Витька буквально в считанные минуты управлялся с принесенным бабушкой. И уже через минут десять отправлял освободившуюся посуду обратно….
Дни шли своей чередой, Витька под воздействием лекарств и врачебных процедур креп.
Когда в очередной раз бабушка принесла передачу, неожиданно было объявлено, что Витькино лечение окончено, и его выписывают из больницы домой. Это было как гром с ясного неба. Дело в том, что в больнице строжайше было запрещено находиться в домашней одежде и даже хранить ее в