Негритянка и наци. Часть 2. Глава 3
мокрые пальцы, — ну, в чем дело?
— Я верила, поверила тебе, — всхлипнула Сигрун, — я рассказала то, о чем не говорила никому. А ты устроила этот спектакль с этими... — она мотнула головой в сторону безмятежно щебечущих мулаток, — зачем?
— Затем, что я люблю тебя, дурочка, — Мари нежно чмокнула в губы Сигрун, — и я знаю, что тебе нужно. Для тебя секс с черной девушкой до сих пор что-то позорное, желанное, но постыдное, что нужно таить даже от себя самой. А я говорю — не скрывай свои желания, откройся им, откройся себе. Коль уж ты поняла, что любишь черные киски, так пробуй их столько, сколько дарует тебе судьба.
Она вновь заставила Сигрун посмотреть ей в глаза и смачно поцеловала ее в губы, одновременно подмигнув Иветте. Сама датчанка уже забыла об остальных девушках, забыв обо всем, кроме настойчивых губ и умелых рук, ласкающих дрожащее как в лихорадке белое тело. Она даже не сразу поняла, когда к рукам Мари добавилось еще несколько и лишь обернувшись увидела улыбающееся лицо Иветты.
— Ты вся дрожишь, — улыбнулась она, — не бойся нас. Расслабься.
Сигрун уже не могла возразить, даже если бы захотела — с ее губ сорвался протяжный стон, который заглушила полными губами подошедшая Анжела. Проворные ласковые руки быстро освободили девушку от белого халата, укладывая ее на кушетку и аккуратно раздвигая ей ноги. Между них расположилась Иветта, запуская проворный язык в розовые лепестки нежной плоти. К белым грудям припали, покусывая соски, Иветта с Жозефиной, в то время как Мари продолжала целовать датчанку в губы. Белое тело выделялось среди пышной черной плоти, словно мякоть в скорлупе кокосового ореха, мулатки сменяли друг друга лаская ее груди, живот, бедра, ягодицы, раз за разом заставляя белую девушку сгорать в огне африканской страсти. Вот Анжела, смочив два пальца, осторожно ввела их в розовую киску и Сигрун, вскрикнув, заметалась на мокрых простынях. Однако девушки уже вошли во вкус — пальцы и языки сменялись в ее лоне, Сигрун извивалась и всхлипывала, униженно молила прекратить, в глубине души надеясь, что девушки ее не послушают — и те, конечно, легко угадывали это невысказанное желание. Датчанка оказалась в полной власти соблазнительных темнокожих суккубов, возымевших полную власть над ее телом и душой. Раз за разом она кончала, потеряв голову в сотрясавших ее тело оргазмах, извиваясь всем телом и мечась по койке. И, наконец Сигрун дождалась, когда Мари ухватила ее за волосы и приподняв немного, уткнула ее лицом в жаркую промежность Иветты.
— Мне кажется тебе захочется продолжить начатое сегодня, — Мари улыбнулась мулатке, — не оставь мою кошечку голодной.
Иветта довольно улыбнулась, сжимая бедрами голову Сигрун и отчаянно молотя клитором по ее носу, пока датчанка исступленно лизала черное вкусное влагалище. Она делала это с таким усердием, что мулатка, уже изрядно разгоряченная предварительными ласками, завыла, сжав белокурую голову бедрами и обильно изливаясь в похотливый рот. Однако растрепанной, полузадохшейся Сигрун было уже мало — с такой же жадностью она набросилась на влагалище Анжелы, потом Жозефины, заставив обеих мулаток извиваться и стонать, раз за разом спуская на лицо Сигрун.
Уже позже, когда Иветта, Анжела и Жозефина разошлись по своим койкам, Сигрун лежала между раскинутых ног Мари, языком воздавая почести в алтаре ее солоноватой влажной плоти. Мари гладила датчанку по голове, насмешливо глядя в затуманенные похотью голубые глаза. И все же Сигрун удалось заставить мулатку дернуться, сжав сильными бедрами голову блондинки и излившись в ее рот.
— Вот теперь, — довольно улыбнулась Мари, — ты точно получила достаточно черной киски, чтобы не думать о ней еще хотя бы полночи. Теперь твоя очередь помочь мне.
Сигрун подняла счастливое, лицо, измазанное женскими соками и, улыбаясь, кивнула.
Остаток дня Сигрун рассказывала Мари все, что знала о крепости и захвативших ее нацистах. О Мейере, по ее словам, можно не беспокоится — он уже давно обручился с бутылкой и в отсутствие руководства немало времени проводил за чашкой шнапса. Солдаты же и младшие офицеры редко появлялись наверху.
— Сейчас у нас тут сонное царство, — сказала Сигрун, — руководство отправилось к главнокомандующему в Порт-о-Пренс, с докладом об успехах, вернутся через несколько дней. А вот как вернутся — тогда держись, там один другого стоит Доктор Шефер редко на вас обращает внимание, но если попала к нему — спасения нет. Штурмбанфюрер Курц Нойманн — садист которому нравится мучить девушек — и белых и особенно черных. Впрочем, Жак Макудаль ничуть не лучше.
— Макудаль? — с интересом спросила Мари, — он француз?
— Он черный, — сказала, содрогнувшись, Сигрун, — здоровенный негр воот с такими мускулами. Но не местный — я слышала, он по-английски хорошо говорит. И да, говорят, что он колдун и боятся его, хотя все немцы утверждают, что «не верят в эту чушь». Кто к нему попадает, не возвращается. А хуже всех — Алиса фон Вольфганг, эта вообще психопатка, хуже Нойманна и Шеффера вместе взятых.
Последние слова Мари пропустила мимо ушей, однако упоминание о загадочном негре ее заинтересовало. Она попробовала узнать что-то о гаитянских шаманах вуду, но тут Сигрун мало что могла сказать — по ее словам, пленных колдунов уводили к Макудалю и больше она их не видела. Обиталище боккора располагалось внизу, там же, где по мнению Сигрун находилось сердце проекта. Это место хорошо охранялось и, по словам датчанки, не могло быть и речи о том, чтобы проникнуть туда. Мари начала уговаривать Сигрун спуститься вниз, но тут выяснилось, что на это просто нет времени: вечером датчанка покинет черную любовницу и ее сменит другая медсестра, чистокровная немка.
— Мне придется работать внизу, — чуть ли не со слезами рассказала Сигрун Мари, — будь осторожна. Гретхен Шмидт — стерва и нацистка, она презирает черных.
— Не она первая, не она последняя, — усмехнулась Мари, — жду с нетерпением.
Новая медсестра оказалась красивой женщиной лет тридцати, с рыжевато-каштановыми волосами и голубыми глазами. Характеристика, данная ей Сигрун, оказалась верной — даже Майер не разговаривал с пленницами таким желчным и презрительным тоном, каждым словом и жестом подчеркивая свое превосходство. Гретхен настолько привыкла относится к своим пациенткам как к животным, что прямо взвилась от возмущения, когда Мари как бы нечаянно дотронулась к ней пониже спины.
— Не прикасайся ко мне, — Грехтен зашипела как разъяренная кошка, залепив Мари звучную пощечину, — недочеловек, животное!
— Я случайно, — хныкнула мулатка, опуская глаза.
— Держи свои черные лапы при себе, обезьяна! — фыркнула немка, презрительно оглядев съежившихся мулаток, — и чего только герр Нойманн в вас находит?
С этими словам она развернулась и вышла из комнаты, выражая презрение, казалось, всей своей спиной и перекатывающимися под халатом большими круглыми ягодицами. Анжела, Иветта и Жозефина испуганно посмотрели на Мари и с удивлением увидели, как по ее лицу блуждает широкая
— Я верила, поверила тебе, — всхлипнула Сигрун, — я рассказала то, о чем не говорила никому. А ты устроила этот спектакль с этими... — она мотнула головой в сторону безмятежно щебечущих мулаток, — зачем?
— Затем, что я люблю тебя, дурочка, — Мари нежно чмокнула в губы Сигрун, — и я знаю, что тебе нужно. Для тебя секс с черной девушкой до сих пор что-то позорное, желанное, но постыдное, что нужно таить даже от себя самой. А я говорю — не скрывай свои желания, откройся им, откройся себе. Коль уж ты поняла, что любишь черные киски, так пробуй их столько, сколько дарует тебе судьба.
Она вновь заставила Сигрун посмотреть ей в глаза и смачно поцеловала ее в губы, одновременно подмигнув Иветте. Сама датчанка уже забыла об остальных девушках, забыв обо всем, кроме настойчивых губ и умелых рук, ласкающих дрожащее как в лихорадке белое тело. Она даже не сразу поняла, когда к рукам Мари добавилось еще несколько и лишь обернувшись увидела улыбающееся лицо Иветты.
— Ты вся дрожишь, — улыбнулась она, — не бойся нас. Расслабься.
Сигрун уже не могла возразить, даже если бы захотела — с ее губ сорвался протяжный стон, который заглушила полными губами подошедшая Анжела. Проворные ласковые руки быстро освободили девушку от белого халата, укладывая ее на кушетку и аккуратно раздвигая ей ноги. Между них расположилась Иветта, запуская проворный язык в розовые лепестки нежной плоти. К белым грудям припали, покусывая соски, Иветта с Жозефиной, в то время как Мари продолжала целовать датчанку в губы. Белое тело выделялось среди пышной черной плоти, словно мякоть в скорлупе кокосового ореха, мулатки сменяли друг друга лаская ее груди, живот, бедра, ягодицы, раз за разом заставляя белую девушку сгорать в огне африканской страсти. Вот Анжела, смочив два пальца, осторожно ввела их в розовую киску и Сигрун, вскрикнув, заметалась на мокрых простынях. Однако девушки уже вошли во вкус — пальцы и языки сменялись в ее лоне, Сигрун извивалась и всхлипывала, униженно молила прекратить, в глубине души надеясь, что девушки ее не послушают — и те, конечно, легко угадывали это невысказанное желание. Датчанка оказалась в полной власти соблазнительных темнокожих суккубов, возымевших полную власть над ее телом и душой. Раз за разом она кончала, потеряв голову в сотрясавших ее тело оргазмах, извиваясь всем телом и мечась по койке. И, наконец Сигрун дождалась, когда Мари ухватила ее за волосы и приподняв немного, уткнула ее лицом в жаркую промежность Иветты.
— Мне кажется тебе захочется продолжить начатое сегодня, — Мари улыбнулась мулатке, — не оставь мою кошечку голодной.
Иветта довольно улыбнулась, сжимая бедрами голову Сигрун и отчаянно молотя клитором по ее носу, пока датчанка исступленно лизала черное вкусное влагалище. Она делала это с таким усердием, что мулатка, уже изрядно разгоряченная предварительными ласками, завыла, сжав белокурую голову бедрами и обильно изливаясь в похотливый рот. Однако растрепанной, полузадохшейся Сигрун было уже мало — с такой же жадностью она набросилась на влагалище Анжелы, потом Жозефины, заставив обеих мулаток извиваться и стонать, раз за разом спуская на лицо Сигрун.
Уже позже, когда Иветта, Анжела и Жозефина разошлись по своим койкам, Сигрун лежала между раскинутых ног Мари, языком воздавая почести в алтаре ее солоноватой влажной плоти. Мари гладила датчанку по голове, насмешливо глядя в затуманенные похотью голубые глаза. И все же Сигрун удалось заставить мулатку дернуться, сжав сильными бедрами голову блондинки и излившись в ее рот.
— Вот теперь, — довольно улыбнулась Мари, — ты точно получила достаточно черной киски, чтобы не думать о ней еще хотя бы полночи. Теперь твоя очередь помочь мне.
Сигрун подняла счастливое, лицо, измазанное женскими соками и, улыбаясь, кивнула.
Остаток дня Сигрун рассказывала Мари все, что знала о крепости и захвативших ее нацистах. О Мейере, по ее словам, можно не беспокоится — он уже давно обручился с бутылкой и в отсутствие руководства немало времени проводил за чашкой шнапса. Солдаты же и младшие офицеры редко появлялись наверху.
— Сейчас у нас тут сонное царство, — сказала Сигрун, — руководство отправилось к главнокомандующему в Порт-о-Пренс, с докладом об успехах, вернутся через несколько дней. А вот как вернутся — тогда держись, там один другого стоит Доктор Шефер редко на вас обращает внимание, но если попала к нему — спасения нет. Штурмбанфюрер Курц Нойманн — садист которому нравится мучить девушек — и белых и особенно черных. Впрочем, Жак Макудаль ничуть не лучше.
— Макудаль? — с интересом спросила Мари, — он француз?
— Он черный, — сказала, содрогнувшись, Сигрун, — здоровенный негр воот с такими мускулами. Но не местный — я слышала, он по-английски хорошо говорит. И да, говорят, что он колдун и боятся его, хотя все немцы утверждают, что «не верят в эту чушь». Кто к нему попадает, не возвращается. А хуже всех — Алиса фон Вольфганг, эта вообще психопатка, хуже Нойманна и Шеффера вместе взятых.
Последние слова Мари пропустила мимо ушей, однако упоминание о загадочном негре ее заинтересовало. Она попробовала узнать что-то о гаитянских шаманах вуду, но тут Сигрун мало что могла сказать — по ее словам, пленных колдунов уводили к Макудалю и больше она их не видела. Обиталище боккора располагалось внизу, там же, где по мнению Сигрун находилось сердце проекта. Это место хорошо охранялось и, по словам датчанки, не могло быть и речи о том, чтобы проникнуть туда. Мари начала уговаривать Сигрун спуститься вниз, но тут выяснилось, что на это просто нет времени: вечером датчанка покинет черную любовницу и ее сменит другая медсестра, чистокровная немка.
— Мне придется работать внизу, — чуть ли не со слезами рассказала Сигрун Мари, — будь осторожна. Гретхен Шмидт — стерва и нацистка, она презирает черных.
— Не она первая, не она последняя, — усмехнулась Мари, — жду с нетерпением.
Новая медсестра оказалась красивой женщиной лет тридцати, с рыжевато-каштановыми волосами и голубыми глазами. Характеристика, данная ей Сигрун, оказалась верной — даже Майер не разговаривал с пленницами таким желчным и презрительным тоном, каждым словом и жестом подчеркивая свое превосходство. Гретхен настолько привыкла относится к своим пациенткам как к животным, что прямо взвилась от возмущения, когда Мари как бы нечаянно дотронулась к ней пониже спины.
— Не прикасайся ко мне, — Грехтен зашипела как разъяренная кошка, залепив Мари звучную пощечину, — недочеловек, животное!
— Я случайно, — хныкнула мулатка, опуская глаза.
— Держи свои черные лапы при себе, обезьяна! — фыркнула немка, презрительно оглядев съежившихся мулаток, — и чего только герр Нойманн в вас находит?
С этими словам она развернулась и вышла из комнаты, выражая презрение, казалось, всей своей спиной и перекатывающимися под халатом большими круглыми ягодицами. Анжела, Иветта и Жозефина испуганно посмотрели на Мари и с удивлением увидели, как по ее лицу блуждает широкая