Не плачь, Дурында
Ой. Ой.
— Марина едет домой, найти себе кого-нибудь повзрослее!
— Иди на хрен, она вполне уже выросла, вон какие сиськи!
Руки Сиденко весьма нагло ощупали мою грудь. Я в растерянности, даже не пытаюсь освободиться, просто потрясена самой ситуацией, в которой оказалась из-за своей же глупости. Отвратительно! Лёшка стремительно приблизился. Отталкивает Сиденко от меня. И тут же получает в челюсть. Я визжу. Мамочки, бедный Боровой.
Он орет:
— Марина, отойди!! — и разъярённым быком бросается на моего ненавистного кавалера.
Завязалась нешуточная потасовка, и я не пойму кто кого бьёт, и, кто побеждает. Опять визжу. Потом, зажмурив глаза, просто шагнула на них, решив попытаться разнять дерущихся парней, тут же получив весьма увесистый тычок в голову.
— Я же сказал, уйди! — заслоняет меня собой Боровой и пропускает ещё один удар в челюсть, падает. Лёшечка! Ненавижу этого Сиденко! Сама от себя такого не ожидая, размахнулась и отвесила ему увесистую оплеуху. Данилу это окончательно взбесило.
— Шалава малолетняя!! — услышала комплимент в свой адрес.
Он даже замахнулся, но Лёшка опередил, отбросил его со всей силы, свалив на землю. И снова бой. Опять кулаки, маты и мой визг. Они же поубивают друг друга! Бедный Боровой. Наконец-то крики услышали, прибежала куча народа, начали разнимать дерущихся парней, растаскивать в разные стороны. Сиденко матерится, как сапожник, сыпля в адрес Борового угрозами. Лёшка смотрит угрюмо и сплёвывает кровью.
— Не смей к ней приближаться, даже близко!
К Боровому подбегает Людочка, обнимает, гладит по волосам, что-то говорит ласково и заботливо. Не верится даже, что они «просто трахаются».
— Люда, позже поговорим, мне нужно Маринку отвезти домой.
Ликование радостной волной разлилось во мне. Лёшка подрался, из-за МЕНЯ, Лешка отшил Людочку, из-за МЕНЯ!
— Детское время кончилось, — добавляет Боровой, опять сплевывая кровью.
Одной фразой гася во мне радость и разыгравшиеся было мечты.
Ну и пусть я для него ребенок! Ничего, вырасту, стану сексуальной, умной, красивой! Такой, что он не сможет пройти мимо, не сможет обозвать меня больше «дурындой».
Боже, как приятно ехать вместе с ним на мотоцикле, обхватив крепко руками за талию, вдыхая его запах, чувствуя своим телом его тело, омываясь воздухом, ветром и рычанием мотора. Ещё сильнее прижалась к Боровому, обхватила словно клещами крепко-крепко. Хочу ехать так, как можно дольше, хочу, чтобы этот миг никогда не заканчивался! Внизу живота, нарастает тепло и томление. И никакая я уже не малышка, знаю — это желание. Трусики, наверное, насквозь мокрые. Моё тело готово, оно хочет познать, что же это такое — быть женщиной, познать с ним, с Лёшкой.
Мотоцикл остановился, мотор заглох. Но мы не двигаемся. Нет, я всё так же крепко обнимаю его, прижимаясь, как можно ближе. Его сердце стучит сильно и быстро, а может так бьётся моё, отдаваясь даже в голове, прижатой к лёшкиной спине. Не могу разжать объятий, не хочу!
— Приехали, — тихонько говорит Боровой.
— Дырында, ты что там, уснула?
Опять эта ненавистная кличка. Она словно катализатор для меня! Быстро оказалась на ногах, отстранившись от такого притягательного тела.
— Ага, я помню, «детское время кончилось»!
Голос дрогнул, выдавая обиду. Тоже мне притворюшку нашла. Лёшка вслед за мной слезает с мотоцикла, страдальчески кривится и морщится. Какая же я эгоистка беспросветная, забыла обо всём, кроме себя любимой!
— Лёш, тебе больно?
— Всё нормально.
Какое там нормально, он весь в крови, губы распухли, костяшки пальцев разбиты! Под уличным фонарем возле моего дома всё прекрасно видно. Вид, более чем устрашающий.
— Лёш, пойдем в летнюю кухню, надо ранки обработать и от крови тебя отмыть, тётя Валя если увидит будет в шоке.
Боровой усмехается опухшими кровоточащими губами.
— Мать Тереза, блин. Мозги надо было включать! Сиськи выросли, а ума, нет! Сиденко взрослый парень, который не будет обжиматься по углам, любоваться на звёзды и вздыхать, воспевая твою красоту. Ему другое надо, и извиваясь так перед ним, ты должна была понимать, как он это воспримет.
— Я извивалась не перед ним... — начала было я, но потом запнулась и замолчала, проглотив окончание «а перед тобой»
... и мне безумно хотелось, чтобы Боровой понял, что я хотела сказать своим смелым танцем. Потому что всё внутри кипит, встает дыбором от желания прикоснуться к Лёшке, поцеловать в губы, обхватить за шею, запустить пальцы в волосы.
— Лёш, пойдём, — тяну его за руку.
И от этих прикосновений, руку словно протыкает иглами, только они не несут боль, они несут жар, который постепенно поднимается от пальцев вверх, сжимает мою грудь, давая ощущения жажды и нехватки кислорода, потом опускается вниз живота, отдаваясь там неравномерной пульсацией...
Включаю свет в летней кухне.
— Подожди немножко, я за аптечкой сбегаю и маме скажу, что пришла.
Когда вернулась, Лёшка сидел на стуле с прикрытыми глазами. Неужто заснул? Боже, как же его разукрасил этот Сиденко! Бровь рассечена, под глазом кажется, будет огромный синяк, на скуле с другой стороны, тоже. Волосы в крови, наверное, поранил голову, когда упал. Но даже синяки и ссадины не портят красивое лицо Борового, скорее наоборот. В нём сейчас, столько скрытой силы, мужской, бьющей через край сексуальности, подспудно обостряющей женскую сущность, что мои руки, открывающие флакон с перекисью водорода, дрогнули и часть жидкости вылилась на пальцы и пол. Подхожу к нему ближе, веки Борового открываются. Что в его взгляде? Мне чудится что-то хищное, жадное, опаляющее, расплавляющее внутренности. Влажной ваткой касаюсь рассечённой брови, вздрагивает и это вздрагивание передаётся по моим пальцам, дальше, до локтя, потом до плеча, потом к груди и вниз, к животу, к лону, к ногам. Я вся вибрирую, вся дрожу. Придвигаюсь ближе. Только лишь за тем чтобы было удобнее. Кого я обманываю? Снова обмакиваю ватку в перекись водорода, наклоняю его голову пытаясь добраться до раны на затылке. Его лицо оказывается прямо на уровне моей груди. Ну и пусть! Смотри, смотри, я выросла, я женщина! Мне показалось или Боровой жадно вдохнул воздух, а потом задержал его в себе? Руки перебирают Лёшкины волосы, открывая повреждённые участки кожи. Пальцы путаются в густых прядях и дрожат. Разве это волосы? Огненные нити! Жарко, жарко ужасно жарко! Да ещё и мою грудь опаляет его горячее дыхание. Смываю кровь. Хочется зажмурить глаза, но не потому, что боюсь вида запёкшейся крови и рана кажется устрашающей, просто хочу оказаться где-то в другом измерении, где нет окружающих предметов, где мы не будем всю жизнь, знающими друг друга соседями, а будем просто любящими — мужчиной и женщиной. Лёшка опять вздрогнул, оторвав меня от мечтаний.
— Больно?
— Нет, — голос с хрипотцой, глубокий.
Касаюсь пальцами пуговиц на его одежде.
— Надо снять рубашку посмотреть, всё-ли там в порядке.
Криво усмехнулся, но позволил мне действовать
— Марина едет домой, найти себе кого-нибудь повзрослее!
— Иди на хрен, она вполне уже выросла, вон какие сиськи!
Руки Сиденко весьма нагло ощупали мою грудь. Я в растерянности, даже не пытаюсь освободиться, просто потрясена самой ситуацией, в которой оказалась из-за своей же глупости. Отвратительно! Лёшка стремительно приблизился. Отталкивает Сиденко от меня. И тут же получает в челюсть. Я визжу. Мамочки, бедный Боровой.
Он орет:
— Марина, отойди!! — и разъярённым быком бросается на моего ненавистного кавалера.
Завязалась нешуточная потасовка, и я не пойму кто кого бьёт, и, кто побеждает. Опять визжу. Потом, зажмурив глаза, просто шагнула на них, решив попытаться разнять дерущихся парней, тут же получив весьма увесистый тычок в голову.
— Я же сказал, уйди! — заслоняет меня собой Боровой и пропускает ещё один удар в челюсть, падает. Лёшечка! Ненавижу этого Сиденко! Сама от себя такого не ожидая, размахнулась и отвесила ему увесистую оплеуху. Данилу это окончательно взбесило.
— Шалава малолетняя!! — услышала комплимент в свой адрес.
Он даже замахнулся, но Лёшка опередил, отбросил его со всей силы, свалив на землю. И снова бой. Опять кулаки, маты и мой визг. Они же поубивают друг друга! Бедный Боровой. Наконец-то крики услышали, прибежала куча народа, начали разнимать дерущихся парней, растаскивать в разные стороны. Сиденко матерится, как сапожник, сыпля в адрес Борового угрозами. Лёшка смотрит угрюмо и сплёвывает кровью.
— Не смей к ней приближаться, даже близко!
К Боровому подбегает Людочка, обнимает, гладит по волосам, что-то говорит ласково и заботливо. Не верится даже, что они «просто трахаются».
— Люда, позже поговорим, мне нужно Маринку отвезти домой.
Ликование радостной волной разлилось во мне. Лёшка подрался, из-за МЕНЯ, Лешка отшил Людочку, из-за МЕНЯ!
— Детское время кончилось, — добавляет Боровой, опять сплевывая кровью.
Одной фразой гася во мне радость и разыгравшиеся было мечты.
Ну и пусть я для него ребенок! Ничего, вырасту, стану сексуальной, умной, красивой! Такой, что он не сможет пройти мимо, не сможет обозвать меня больше «дурындой».
Боже, как приятно ехать вместе с ним на мотоцикле, обхватив крепко руками за талию, вдыхая его запах, чувствуя своим телом его тело, омываясь воздухом, ветром и рычанием мотора. Ещё сильнее прижалась к Боровому, обхватила словно клещами крепко-крепко. Хочу ехать так, как можно дольше, хочу, чтобы этот миг никогда не заканчивался! Внизу живота, нарастает тепло и томление. И никакая я уже не малышка, знаю — это желание. Трусики, наверное, насквозь мокрые. Моё тело готово, оно хочет познать, что же это такое — быть женщиной, познать с ним, с Лёшкой.
Мотоцикл остановился, мотор заглох. Но мы не двигаемся. Нет, я всё так же крепко обнимаю его, прижимаясь, как можно ближе. Его сердце стучит сильно и быстро, а может так бьётся моё, отдаваясь даже в голове, прижатой к лёшкиной спине. Не могу разжать объятий, не хочу!
— Приехали, — тихонько говорит Боровой.
— Дырында, ты что там, уснула?
Опять эта ненавистная кличка. Она словно катализатор для меня! Быстро оказалась на ногах, отстранившись от такого притягательного тела.
— Ага, я помню, «детское время кончилось»!
Голос дрогнул, выдавая обиду. Тоже мне притворюшку нашла. Лёшка вслед за мной слезает с мотоцикла, страдальчески кривится и морщится. Какая же я эгоистка беспросветная, забыла обо всём, кроме себя любимой!
— Лёш, тебе больно?
— Всё нормально.
Какое там нормально, он весь в крови, губы распухли, костяшки пальцев разбиты! Под уличным фонарем возле моего дома всё прекрасно видно. Вид, более чем устрашающий.
— Лёш, пойдем в летнюю кухню, надо ранки обработать и от крови тебя отмыть, тётя Валя если увидит будет в шоке.
Боровой усмехается опухшими кровоточащими губами.
— Мать Тереза, блин. Мозги надо было включать! Сиськи выросли, а ума, нет! Сиденко взрослый парень, который не будет обжиматься по углам, любоваться на звёзды и вздыхать, воспевая твою красоту. Ему другое надо, и извиваясь так перед ним, ты должна была понимать, как он это воспримет.
— Я извивалась не перед ним... — начала было я, но потом запнулась и замолчала, проглотив окончание «а перед тобой»
... и мне безумно хотелось, чтобы Боровой понял, что я хотела сказать своим смелым танцем. Потому что всё внутри кипит, встает дыбором от желания прикоснуться к Лёшке, поцеловать в губы, обхватить за шею, запустить пальцы в волосы.
— Лёш, пойдём, — тяну его за руку.
И от этих прикосновений, руку словно протыкает иглами, только они не несут боль, они несут жар, который постепенно поднимается от пальцев вверх, сжимает мою грудь, давая ощущения жажды и нехватки кислорода, потом опускается вниз живота, отдаваясь там неравномерной пульсацией...
Включаю свет в летней кухне.
— Подожди немножко, я за аптечкой сбегаю и маме скажу, что пришла.
Когда вернулась, Лёшка сидел на стуле с прикрытыми глазами. Неужто заснул? Боже, как же его разукрасил этот Сиденко! Бровь рассечена, под глазом кажется, будет огромный синяк, на скуле с другой стороны, тоже. Волосы в крови, наверное, поранил голову, когда упал. Но даже синяки и ссадины не портят красивое лицо Борового, скорее наоборот. В нём сейчас, столько скрытой силы, мужской, бьющей через край сексуальности, подспудно обостряющей женскую сущность, что мои руки, открывающие флакон с перекисью водорода, дрогнули и часть жидкости вылилась на пальцы и пол. Подхожу к нему ближе, веки Борового открываются. Что в его взгляде? Мне чудится что-то хищное, жадное, опаляющее, расплавляющее внутренности. Влажной ваткой касаюсь рассечённой брови, вздрагивает и это вздрагивание передаётся по моим пальцам, дальше, до локтя, потом до плеча, потом к груди и вниз, к животу, к лону, к ногам. Я вся вибрирую, вся дрожу. Придвигаюсь ближе. Только лишь за тем чтобы было удобнее. Кого я обманываю? Снова обмакиваю ватку в перекись водорода, наклоняю его голову пытаясь добраться до раны на затылке. Его лицо оказывается прямо на уровне моей груди. Ну и пусть! Смотри, смотри, я выросла, я женщина! Мне показалось или Боровой жадно вдохнул воздух, а потом задержал его в себе? Руки перебирают Лёшкины волосы, открывая повреждённые участки кожи. Пальцы путаются в густых прядях и дрожат. Разве это волосы? Огненные нити! Жарко, жарко ужасно жарко! Да ещё и мою грудь опаляет его горячее дыхание. Смываю кровь. Хочется зажмурить глаза, но не потому, что боюсь вида запёкшейся крови и рана кажется устрашающей, просто хочу оказаться где-то в другом измерении, где нет окружающих предметов, где мы не будем всю жизнь, знающими друг друга соседями, а будем просто любящими — мужчиной и женщиной. Лёшка опять вздрогнул, оторвав меня от мечтаний.
— Больно?
— Нет, — голос с хрипотцой, глубокий.
Касаюсь пальцами пуговиц на его одежде.
— Надо снять рубашку посмотреть, всё-ли там в порядке.
Криво усмехнулся, но позволил мне действовать