Не плачь, Дурында
захватывает от своей смелости, дух захватывает от наших поцелуев.
— Лёшечка, Лёшенька, Лёшка, — шепчу я, стону прямо ему в губы.
И он тоже пьянеет, мы вместе пьянеем. Вот уже его руки жадно и несколько сумбурно изучают моё тело. Вот уже я совершенно бесстыдно скольжу пальчиками прямо по его коже под футболкой. Но когда взялась за молнию Лёшкиных брюк, руки Борового легли на мои дрожащие пальцы, мешая моей неизвестно откуда взявшейся смелости, двигать дальше.
— Дурында, так нельзя.
— Как нельзя?
— Пойми я не могу.
— Почему не можешь?
— Ты еще маленькая.
— Разве? Всего лишь на три года младше тебя, — опять тяну к нему руки.
Он не даёт мне приблизиться, схватив меня за локти и держа на расстоянии. Дышит тяжело.
— Нет, Марин, нет. Прекрати меня провоцировать. Я не железный в самом деле.
— Почему нет? Почему?!
— Я не могу с тобой, ты сестра Андрея.
Из моего рты стали вырываться истеричные неконтролируемые хихиканья.
— ... и не только это, ты мне, как сестра, ты несовершеннолетняя. Я хочу, чтобы у тебя было всё по-другому, с любимым человеком, когда вы оба будете готовы, а не быстрый перепих на кухне, оттого, что в молодом девичьем теле, гормоны взбунтовались.
Хихиканье прекратилось, и теперь слезы из глаз. Лёшка, Лёшенька, я тебя так сильно люблю, что мне хочется кричать об этом на все горло, но только шёпот вырывается изо рта.
— Лёш, я люблю, Лёш я хочу... тебя только. И мне всё равно, как это будет — по-быстрому на кухне, или, как в красивых романах. Да хоть в кустах. Главное, чтобы это ТЫ был.
— Дурында, моя Дурындочка, — говорит он ласково.
Неужто это правда? Правда, то что выражает сейчас его лицо. Боюсь поверить. Руки Борового отпустили мои локти. Дышать нечем, шипение заполнило всё внутри. Что же творят его руки, прислонившие меня к дверце холодильника и бьющие током по такой чувствительной коже внутренней поверхности бедра. Ноги раздвигаются сами собой, губы раскрываются, ища мягкость и жар Лёшкиных губ. Зарывшись пальцами в волосы друг друга, неистово целуемся, так что горят губы.
— Ахм, — судорожный вдох.
Лёшка слава богу не нежничает со мной, а ведёт себя, как знающий и уверенный в своих действиях мужчина. Пальцы проникают под ткань трусиков. Выгнулась дугой в его руках. У него просто волшебные руки, они успевают всё и везде, сдавливать сосок моей правой груди, ласкать бусинку клитора и влажную, готовую к проникновению, но ещё девственную дырочку. Подхватывает меня, отрывая от пола, несёт на тахту. Лихорадочно избавляем друг друга от одежды. Какой он красивый обнажённый, хочется расцеловать каждую его впадинку, каждый мускул, каждую конопушку, каждую выпуклость. Лёшка совершенен.
— Дурында, ты восхитительная, — вторит Боровой моим мыслям и целует, покрывает жалящими поцелуями моё запрокинутое лицо, шею, груди. Задыхаюсь, так остро тело реагирует на движения его пальцев и губ. Он сосредоточился на ласках клитора. Заметалась по тахте, так что ему пришлось прижать меня, чтобы продолжить. Всё тело напряглось. Я дуга, струна, натянутый лук! Захрипела, когда почувствовала предоргазменную волну.
— Лешааа!!.
Не сразу поняла откуда взялась боль. Боровой вошёл в меня сразу и полностью, наверное, ему было легко, от его ласк вся мокрющая. Сделал меня женщиной одним ударом, в тот момент, когда я была так увлечена собственными ощущениями. Замер, давая возможность немного привыкнуть к его вторжению. Затем начал двигаться осторожно и неторопливо. Боль? А может что-то иное, что-то непередаваемое, острое, бьющее по всем нервным окончаниях. Пальцы Борового возвращаются на мой клитор. Губы целуют шею. Толчки становятся интенсивнее. И мне нравится всё, что делает он со мной, чёрт возьми, это просто... просто непередаваемо... По телу прибегают волны дрожи. Я женщина, любимая женщина, я птица, я умею летать! Лёшка научил меня летать!
...
Зелёная воронка, всё кружится передо мной, и я кружусь вместе с ней. Мне нужно выбраться из этого вращающегося коридора, нужно добраться до телефона. Удалось немного приподняться. Из зеркала на меня смотрит бескровная маска. Отшатнулась, закричала. У маски мои черты лица. Только она совсем лишена красок. Она серая, даже губы. Я умерла? Неужто правда? Живот опять сводит болью. Мертвым не может быть больно! Мой ребёночек! Руки опускаю на ещё абсолютно плоский живот. Если бы я могла защитить жизнь, зародившуюся внутри меня. Слёзы капают и капают из глаз, чувствую на губах их солёный вкус.
— Не плачь, дурында! — говорю сама себе, а в ушах его голос. Голос, который кажется давно должна забыть, и который всегда слышу в самые трудные моменты своей жизни.
— Лёш, я не плачу. Я сильная, очень-очень сильная.
Ведь когда-то я смогла пережить...
Реальность и прошлое перемешались. Нет, я не в засасывающей меня зеленой воронке коридора, своей квартиры. Я сейчас там, тем летом. Сижу на мотоцикле, обнимая Борового за талию, прислонившись к мужской спине, и слушаю биение его сердца. А первое чувство, первая любовь — беснуются во мне, счастливыми волнами радости.
...
— Лёшка, я тебя люблююю!!! — зачем-то кричу я.
И это «юююю» подхватывает рычание мотора мотоцикла. Боровой не отвечает, но он слышит, поэтому поддал газу. А мне и не надо слов, я и так знаю, что Лешка меня очень-очень сильно любит. Это каждодневно в его глазах, это каждодневно выводят его губы и пальцы на моём теле. А ещё, я вчера подслушала их разговор, с наконец-то вернувшимся из Германии, братом. Андрей был как никогда серьёзен.
— Лёш, ты мне друг... но знай, за Дурынду, любого прибью, даже тебя.
— Я тоже, Андрей, — тихо ответил тогда Боровой.
Они даже обнялись. А я, стояла под дверью и плакала в три ручья, безмолвно ревела белугой, рёвой-коревой, принцессой Несмеяной. А грудь теснило щемящее чувство благодарности к этим двоим, самым дорогим мужчинам в моей жизни.
— Лёшка, ты самый лучшииий!! — снова ору я, соревнуясь с мотором — кто кого перекричит.
А ветер подхватывает мое «ииий», несёт куда-то вдаль по дороге, которой мы едем. Пусть все знают, пусть всё знает, люди, дорога, лесок, небо, как я счастлива! Какое же это счастье, обнимать любимого за талию, прислоняясь к его спине, ехать в наше уединённое место, чтобы там ещё и ещё раз поцелуями, стонами, действиями, показать друг другу, свою страсть.
Дорога немного запетляла, подстраиваясь под речку, Лёшка стремительно ведёт мотоцикл. Я взвизгиваю от радости, адреналина, чувства свободы! Мотор рычит, ветер свищет в ушах, и мне кажется: мы с ним не просто люди — мы боги. Только мы умеем так любить, и что Лёшка в самом деле, научил меня летать!
— Лешка, я лечууу!!
Следующий крутой поворот, мой счастливый крик, меняется на визг страха. Боже! Машина! Откуда она тут? Лёшка выкручивает руль, стремясь избежать столкновения. Мотоцикл не слушается и на полном ходу несётся прямо в дерево. Истошный визг заполняет барабанные перепонки. Удар! Борового перебрасывает через
— Лёшечка, Лёшенька, Лёшка, — шепчу я, стону прямо ему в губы.
И он тоже пьянеет, мы вместе пьянеем. Вот уже его руки жадно и несколько сумбурно изучают моё тело. Вот уже я совершенно бесстыдно скольжу пальчиками прямо по его коже под футболкой. Но когда взялась за молнию Лёшкиных брюк, руки Борового легли на мои дрожащие пальцы, мешая моей неизвестно откуда взявшейся смелости, двигать дальше.
— Дурында, так нельзя.
— Как нельзя?
— Пойми я не могу.
— Почему не можешь?
— Ты еще маленькая.
— Разве? Всего лишь на три года младше тебя, — опять тяну к нему руки.
Он не даёт мне приблизиться, схватив меня за локти и держа на расстоянии. Дышит тяжело.
— Нет, Марин, нет. Прекрати меня провоцировать. Я не железный в самом деле.
— Почему нет? Почему?!
— Я не могу с тобой, ты сестра Андрея.
Из моего рты стали вырываться истеричные неконтролируемые хихиканья.
— ... и не только это, ты мне, как сестра, ты несовершеннолетняя. Я хочу, чтобы у тебя было всё по-другому, с любимым человеком, когда вы оба будете готовы, а не быстрый перепих на кухне, оттого, что в молодом девичьем теле, гормоны взбунтовались.
Хихиканье прекратилось, и теперь слезы из глаз. Лёшка, Лёшенька, я тебя так сильно люблю, что мне хочется кричать об этом на все горло, но только шёпот вырывается изо рта.
— Лёш, я люблю, Лёш я хочу... тебя только. И мне всё равно, как это будет — по-быстрому на кухне, или, как в красивых романах. Да хоть в кустах. Главное, чтобы это ТЫ был.
— Дурында, моя Дурындочка, — говорит он ласково.
Неужто это правда? Правда, то что выражает сейчас его лицо. Боюсь поверить. Руки Борового отпустили мои локти. Дышать нечем, шипение заполнило всё внутри. Что же творят его руки, прислонившие меня к дверце холодильника и бьющие током по такой чувствительной коже внутренней поверхности бедра. Ноги раздвигаются сами собой, губы раскрываются, ища мягкость и жар Лёшкиных губ. Зарывшись пальцами в волосы друг друга, неистово целуемся, так что горят губы.
— Ахм, — судорожный вдох.
Лёшка слава богу не нежничает со мной, а ведёт себя, как знающий и уверенный в своих действиях мужчина. Пальцы проникают под ткань трусиков. Выгнулась дугой в его руках. У него просто волшебные руки, они успевают всё и везде, сдавливать сосок моей правой груди, ласкать бусинку клитора и влажную, готовую к проникновению, но ещё девственную дырочку. Подхватывает меня, отрывая от пола, несёт на тахту. Лихорадочно избавляем друг друга от одежды. Какой он красивый обнажённый, хочется расцеловать каждую его впадинку, каждый мускул, каждую конопушку, каждую выпуклость. Лёшка совершенен.
— Дурында, ты восхитительная, — вторит Боровой моим мыслям и целует, покрывает жалящими поцелуями моё запрокинутое лицо, шею, груди. Задыхаюсь, так остро тело реагирует на движения его пальцев и губ. Он сосредоточился на ласках клитора. Заметалась по тахте, так что ему пришлось прижать меня, чтобы продолжить. Всё тело напряглось. Я дуга, струна, натянутый лук! Захрипела, когда почувствовала предоргазменную волну.
— Лешааа!!.
Не сразу поняла откуда взялась боль. Боровой вошёл в меня сразу и полностью, наверное, ему было легко, от его ласк вся мокрющая. Сделал меня женщиной одним ударом, в тот момент, когда я была так увлечена собственными ощущениями. Замер, давая возможность немного привыкнуть к его вторжению. Затем начал двигаться осторожно и неторопливо. Боль? А может что-то иное, что-то непередаваемое, острое, бьющее по всем нервным окончаниях. Пальцы Борового возвращаются на мой клитор. Губы целуют шею. Толчки становятся интенсивнее. И мне нравится всё, что делает он со мной, чёрт возьми, это просто... просто непередаваемо... По телу прибегают волны дрожи. Я женщина, любимая женщина, я птица, я умею летать! Лёшка научил меня летать!
...
Зелёная воронка, всё кружится передо мной, и я кружусь вместе с ней. Мне нужно выбраться из этого вращающегося коридора, нужно добраться до телефона. Удалось немного приподняться. Из зеркала на меня смотрит бескровная маска. Отшатнулась, закричала. У маски мои черты лица. Только она совсем лишена красок. Она серая, даже губы. Я умерла? Неужто правда? Живот опять сводит болью. Мертвым не может быть больно! Мой ребёночек! Руки опускаю на ещё абсолютно плоский живот. Если бы я могла защитить жизнь, зародившуюся внутри меня. Слёзы капают и капают из глаз, чувствую на губах их солёный вкус.
— Не плачь, дурында! — говорю сама себе, а в ушах его голос. Голос, который кажется давно должна забыть, и который всегда слышу в самые трудные моменты своей жизни.
— Лёш, я не плачу. Я сильная, очень-очень сильная.
Ведь когда-то я смогла пережить...
Реальность и прошлое перемешались. Нет, я не в засасывающей меня зеленой воронке коридора, своей квартиры. Я сейчас там, тем летом. Сижу на мотоцикле, обнимая Борового за талию, прислонившись к мужской спине, и слушаю биение его сердца. А первое чувство, первая любовь — беснуются во мне, счастливыми волнами радости.
...
— Лёшка, я тебя люблююю!!! — зачем-то кричу я.
И это «юююю» подхватывает рычание мотора мотоцикла. Боровой не отвечает, но он слышит, поэтому поддал газу. А мне и не надо слов, я и так знаю, что Лешка меня очень-очень сильно любит. Это каждодневно в его глазах, это каждодневно выводят его губы и пальцы на моём теле. А ещё, я вчера подслушала их разговор, с наконец-то вернувшимся из Германии, братом. Андрей был как никогда серьёзен.
— Лёш, ты мне друг... но знай, за Дурынду, любого прибью, даже тебя.
— Я тоже, Андрей, — тихо ответил тогда Боровой.
Они даже обнялись. А я, стояла под дверью и плакала в три ручья, безмолвно ревела белугой, рёвой-коревой, принцессой Несмеяной. А грудь теснило щемящее чувство благодарности к этим двоим, самым дорогим мужчинам в моей жизни.
— Лёшка, ты самый лучшииий!! — снова ору я, соревнуясь с мотором — кто кого перекричит.
А ветер подхватывает мое «ииий», несёт куда-то вдаль по дороге, которой мы едем. Пусть все знают, пусть всё знает, люди, дорога, лесок, небо, как я счастлива! Какое же это счастье, обнимать любимого за талию, прислоняясь к его спине, ехать в наше уединённое место, чтобы там ещё и ещё раз поцелуями, стонами, действиями, показать друг другу, свою страсть.
Дорога немного запетляла, подстраиваясь под речку, Лёшка стремительно ведёт мотоцикл. Я взвизгиваю от радости, адреналина, чувства свободы! Мотор рычит, ветер свищет в ушах, и мне кажется: мы с ним не просто люди — мы боги. Только мы умеем так любить, и что Лёшка в самом деле, научил меня летать!
— Лешка, я лечууу!!
Следующий крутой поворот, мой счастливый крик, меняется на визг страха. Боже! Машина! Откуда она тут? Лёшка выкручивает руль, стремясь избежать столкновения. Мотоцикл не слушается и на полном ходу несётся прямо в дерево. Истошный визг заполняет барабанные перепонки. Удар! Борового перебрасывает через