играм, восставшее, хотя поблизости не было ни дев, ни дам. Когда мужское достоинство приобретает такой размер, жар и твердость, сие есть вожделение и страсть, как недавно уверил меня учитель фехтования и спорта, увидевший случайно, что со мной во время игры в ручной мяч с фрейлинами моей матушки случился такой же конфуз. От сих воспоминаний или в ответ на непонятные вожделение и страсть, охватившие моего верного Алессана, мой верный меч зашевелился, что повергло меня в еще большее смущение.
- Одарите ли вы меня своей близкой дружбой, если вернусь я из сего похода рыцарем? – продолжал вопрошать Алессан, лишь крепче прижимаясь ко мне.
- Да, - пробормотал я, ибо мысли мои путались, но я все же понимал, что более не достойно моего титула выносить то, что происходило. Разговор сей должен был прекратиться, и немедленно, сей час же, пока не прибежали другие мальчишки,... и лишь «да» могло заставить товарища моих детских игр сразу же отступить.
И он сразу же отступил. Лишь коснулся своими устами, которые и так были у моих уст, приоткрытого рта моего. Коснулся и, счастливо улыбаясь, отскочил от меня. Как раз вовремя, ибо треск, издаваемый десятком бегущих через бурелом ног, уже ясно раздавался в наших ушах.
Более я Алессана не видел. Но ежеминутно слышал в своих ушах его сбивчивые речи, чувствовал близость его разгоряченного бегом тела, ощущал на устах своих прикосновение его губ. Моя матушка не раз замечала, что в мыслях своих я часто теперь был далек от разговоров, которые велись за громадным графским столом. Однако же, я уверен, ей и в страшных снах не могло пригрезиться, что думаю я не только о юных девах, число коих в замке она удвоила за последние месяцы, но и о словах, сказанных мне в лесу потным и запыхавшимся шестнадцатилетним пажем рыцаря Торнастра. Не то, чтобы я не замечал прелестей родовитых служанок вдовствующей графини, просто я, увы, не знал, как к ним подступиться, а они были слишком невинны, чтобы взять инициативу в свои руки. И раз за разом, чувствуя, как воспрял во время разговора с очередной прелестницей мой жезл, я теперь невольно вспоминал ощущение длинного мужского древка на своем животе. Ах, ну почему, почему боги не подарили мне способности говорить так же горячо, страстно и убедительно, как мог тогда говорить со мной Алессан! Будь я способен на такое, нынче же прижал бы светловолосую Бруниту или чернокосую Тавризу к стене, вопрошал бы их о надежде на близкую дружбу и обязательно коснулся бы губами их сладостных уст. А так мне приходилось лишь переживать неясное томление в груди наяву, и взрывы естества во сне, взрывы, частенько теперь происходившие не только, когда в моих ночных снах мне удавалось коснуться девичьей груди, но и когда я вновь чувствовал своими губами поцелуй Алессана.
Я теперь часто обходил молельни каждого из кровавых богов, мысленно вопрошая их, как избавиться от недостойных титула моего размышлений о низкородном товарище моих детских игр, но боги молчали, а обратиться к жрецам я стыдился и опасался. Несколько раз я хотел поговорить со своей няней, но, не находя слов, чтобы выразить, что именно меня беспокоит, умолкал, так и не начав.
И вот теперь Алессан стоял посреди моей спальни. Поняв, что это он, а не ночной разбойник или злой призрак, я сел в кровати. Сердец мое билось, ибо понимал я, что сейчас свершиться нечто великое и ужасное.
- Что привело тебя сюда, мой верный слуга? – прошептал я.
Алессан бросился на колени у моих ног и горячо ответствовал:
- Счастье в ответ на выполненное мною обещание прийти за выполнением обещания вашего, о прекраснейший граф Эмеркельд. Знайте же, ваша светлость, что вчера была битва, и что принесла та битва нам победу, что удача улыбнулась и мне, и удалось мне обратить своей доблестью внимание господина моего, рыцаря Торнастра, и что этим вечером, обагренный лучами заходящего Второго Солнца, я был посвящен в конные рыцари. Сим свершилась половина предначертания, и этой ночью, еще до восхода Пятого Солнца свершится вторая его половина, ибо, не помня себя от радости, я мчался сюда несколько часов. И вот я здесь, у ваших ног…
- О каком предначертании говоришь ты? – дрожащим голосом вопрошал я, уже зная, что говорит мой верный Алессан о неосторожном «да», вырвавшимся у меня три месяца назад в лесу.
- Твердо слово графа, и нет в мире ничего тверже его. Одарите же меня, ваша светлость, вашей близостью. Позвольте посмотреть в ваши бездонные синие глаза, прикоснуться к вашим длинным золотым локонам, припасть к вашим чудным коралловым губам, насладиться вашими стройными длинными ногами, вдохнуть аромат вашей загорелой кожи, ласкать ваш юный плоский живот, лобзать упругие шары ваших мальчишеских ягодиц, наполнить прекрасное тело ваше моими соками и испить божественный нектар ваш…
- Что ты говоришь! – нервно вскричал я, натягивая одеяло до самого подбородка. Меня трясло от откровенных речей слуги моего. Я был в смятении и растерянности. – Как ты смеешь! Почему ты не с войском, о изменник и предатель!
- Утром войско выступит в обратный путь, - бормотал Алессан, выглядевший несколько смущенным моими обвинениями, - и я должен быть там в тот час и в то мгновение. Посему, увы, у нас есть время лишь до Пятого Солнца…
- Пойди прочь, висельник! – почти вскричал я. Вскричал, но все же приглушил голос, чтобы ненароком не разбудить стражу. Было то ошибкой, ибо немедленно Алессан понял, что решительность моя не столь велика, как мне бы хотелось показать ему.
Вскочил юноша на ноги и бросился на меня. Его сильные руки обвили меня, собрав, будто куклу, меня вместе с одеялом в свои объятия. Он почти поднял меня, зажав сложенным, будто книгу, с прижатыми к подбородку коленями.
Я вдохнул запах его, запах боя, лошадей, кожи, крови и доблести. Алессан более не пах, как товарищ по детским играм, не пах, как мальчишка. Он пах, как рыцарь, и это на мгновение заставило меня смешаться. Юноша воспользовался моим замешательством, и тут же я почувствовал его уста на своих губах. И было это так же прекрасно, как и тогда, в лесу…
- Как ты смеешь! Оставь меня! – пытался кричать я, но изо рта моего доносилось лишь мычание, ибо жарок был поцелуй Алессана. Да и как кричать, когда язык вассала моего блуждал во рту моем!
Я попробовал вырываться, но силы покидали меня, и я лишь упирался кулаками в кожаный нагрудник Алессана, отталкивая его от себя. Юноша же сжимал меня все крепче. Ладони его при этом умудрялись блуждать по моей спине, страстно поглаживая меня через одеяло.
- Пусти, недостойный смерд! – кричал я, но крик мой вновь тонул в поцелуе его жадных губ.
Руки юноши блуждали по моей спине, и я вдруг ясно осознал, что все ближе приближаются они к моему заду, что он – ближайшая цель детского товарища моего по играм. Я стал вертеться, чтобы устраниться от жадных ладоней, но каждое мое движение, казалось, лишь открывало им новую дорогу.
Почему не заорал я во всю глотку? Как ни жарки были поцелуи Алессана, но мне бы хватило воздуха в легких, чтобы разбудить не только стражу у дверей моей спальни, но и весь замок. Но не кричал я. Лишь били