Нет ничего более призывного и будящего страсть и вожделение, чем вид его возбуждения! Не стыдиться, но гордиться должны вы, мой господин, ибо нет и не было под лунами от самого сотворения мира человека со столь же прекрасным жезлом наслаждения!
И Алессан отвел мои ладони, которыми я пытался прикрыться. Он смотрел на мое древко, и вновь мне показалось, что не дышит мой товарищ по детским играм. И вновь мы замерли. И вновь прошло не менее минуты, прежде чем сумел мой насильник произнести хоть что-то еще. И были его слова словами богохульства:
- Что говорю я, о любимый! Не с людьми сравнивать должен я вас, а с богами! И пусть сию же минуту поразит меня молния или унесет ураган, пусть разверзнется земля или обрушится на меня небо, но скажу я, то, что бесспорно и очевидно. Нет столь прекрасного тела не только на земле, но и в Великом Чертоге, нет столь красивого мальчика не только среди людей, но и среди богов, какое бы обличие они не принимали, человечье или сказочное, как бы они ни пытались соревноваться с вами! Лишь одним способом боги могут подняться до красоты вашей – стать вами!
Тут уж иной вид ужаса объял меня. Ибо ничего страшнее этих слов не было, и кара богов должна была быть немедленной и мучительной. Но ничего не происходило, и я поднял свой взгляд на богохульника. Алессан все так же безотрывно разглядывал мое нагое тело, постоянно останавливая взгляд на том месте, где сходятся ноги.
Потом его рука медленно приблизилась к моей восставшей плоти и осторожно коснулась ее. Мой меч немедленно взвился, будто пытался догнать приласкавшие его пальцы, но, конечно, тут же с тяжелым стуком упал обратно на мой живот. Острое ощущение чего-то небывалого, неземного пронзило всего меня. Если до сих пор то, что испытывал я, было наслаждением (а оно было наслаждением, ибо наслаждался я), то как можно было назвать то, что испытал я теперь? Чувство во сто крат более сильное, яркое, откровенное сжало меня, и понял я, что хочу умереть, ибо никогда больше я не испытаю ничего столь же прекрасного.
Потом ладонь Алессана вновь коснулась моей палицы, и вновь пронзило меня сладчайшее из удовольствий.
- О! – то ли простонал, то ли прохрипел насильник мой.
- О! – мысленно вторил бы я, если бы мог мыслить.
Пальцы Алессана стали поглаживать древко мое, то и дело зарываясь в волосы, ставшие недавно расти вокруг меча моего, то погружаясь в плоть, содержавшую ядра мои. И если наслаждение, испытанное мною было каплей, то теперь на меня обрушился дождь. То была пытка. Пытка неземной сладостью. Пытка, заслонившая собой весь мир под обеими лунами, вымевшая из головы остатки мыслей, лишившая мое тело всякого сопротивления. Нет, извивался я и далее, но извивался, признаюсь и каюсь, не в попытках бежать, а от удовольствия, пронзавшего меня.
Алессан же, склоняясь все ниже к моему жезлу, ласкал его ладонью, и изо рта товарища моего по детским играм беспрерывным хрипом доносилось рычание.
Потом юноша коснулся моего копья губами. Я едва почувствовал это прикосновение.
- Боги! – услышал я шепот насильника моего. – Как я мечтал об этом!
Он вновь едва ощутимо поцеловал мою плоть. А потом еще. И еще. Алессан раз за разом мягко касался ...устами разгоряченной кожи моей палицы, прикосновения эти становились все сильнее, и вот губы его уже заменили его ладони. Они лобзали мой жезл столь же крепко и сильно, как мяли руки его до тех пор, и вновь погрузился я в неземную радость.
Когда же решил я, что венец наслаждения достигнут, Алессан погрузил мое древко в свой рот. И застонал я в голос. И выгнулось мое тело дугой. Нет, то, что называл я неземным наслаждением до сих пор, не было им. Вот то, что испытывал я сейчас, было неземным наслаждением. Столь сильна была сладость и удовольствие, пронзавшее мое тело, что потерял я сознание, ибо что есть полная потеря ощущения мира вокруг, когда есть лишь ты и то удовольствие, которое скручивает тебя, как не потеря сознания?
Наверное, я вновь извивался всем телом. Наверное, издавал крики. Но не осталось это в моей памяти, ибо ничего не ощущал я, кроме острого чувства, которое взрывалось в древке моем, находившемся во рту насильника моего. Это было ощущение, ради которого можно было бы отложить самую важную битву, можно было бы бросить замок и титул, можно было бы позабыть о самоей жизни своей.
Копье же мое раз за разом погружалось в горячие теснины рта Алессана, язык его блуждал по стволу древка моего, ядер касались осторожные зубы, а головка упиралась в горло его. О боги, как это было невыносимо, сладчайше прекрасно!
Не знаю, длилось ли все то мгновение или час, но сорвалась стрела с взведенного арбалета моего, и испустил жезл мой струю семени моего в рот товарища моих детских игр. Я умер и воскрес, чтобы умереть и воскреснуть вновь и вновь. Вот теперь познал я, что есть настоящее наслаждение. Ибо все то, что казалось мне наслаждением до сих пор, оказалось лишь пресной лепешкой по сравнению с мощным фонтаном сладчайшего виноградного вина. Как раздирало тело мое удовольствием неописуемым! Как сжимало и кидало меня в урагане неземного ощущения! Как выворачивало сознание мое жерновами рафинированного счастия!
Арбалет мой пускал стрелы вновь и вновь, и пил Алессан нектар мой, как и хотел он некоторое время назад, пил буквально, ибо проглатывал он все семя мое, мыча и стеная от чувств, переполнявших его. Ладони его сжимали напрягающиеся ягодицы мои. Язык его мягко тер головку копья моего, заставляя жезл мой испускать новые и новые струи.
И лишь когда вынырнул я из океана радости и света, и вновь ощутил мир вокруг меня, лишь когда мое тело бессильно опустилось на простыни, лишь когда обрел я вновь способность дышать, выпустил Алессан древко мое изо рта и стал одними губами сжимать ядра мои.
- О боги! – шептал я еле слышно, когда вернулась ко мне способность мыслить и говорить.
- О боги! – шептал Алессан.
Когда пришли мы оба немного в себя, так сказал бесстыдный грешник:
- Как вкусен сок кувшина вашего, о господин мой!
И продолжал он осыпать поцелуями смягчающееся естество мое и ядра под ним, а при том шептал, будто в бреду:
– Не забыть мне вкуса сего до скончания века моего. Нет ничего вкуснее нектара вашего во всей ойкумене, и если сравниться что-либо с вкусом его, то лишь вкус вашего древка!
Возможно, то, что испытал я, было величайшим из грехов, но да простят меня кровавые боги, вернись я назад во времени, я бы все отдал, чтобы вновь пережить то неописуемое наслаждение, кое захлестывало меня еще минуту назад!
Верно, я задремал. Ибо ничего не помню я из того, что происходило в следующие несколько минут. Сквозь сон, в который погрузился я, чувствовал я лишь нежные поцелуи Алессана на моих ядрах, бедрах и животе.
А когда вынырнул я из дремоты, то ощутил одно из тех низменных желаний, о которых не стоит признаваться гордому графу. Даже не подумав, что меня может удержать мой насильник, я просто поднялся с кровати и, полусонный, на ватных от слабости ногах прошествовал в угол спальни. Оглянулся, слегка удивленный тем, сколь безропотно отпустил меня Алессан. Он восседал на кровати