Сказка о четырёх путниках (из ненапечатанного в 1001 ночи). Рассказ тр
Сказка о четырёх путниках (из ненапечатанного в 1001 ночи). Рассказ третий
И он начал свой рассказ:
"Я знатного происхождения из вилоята Дамаск. В моей жизни появились большие затруднения. Семья увеличилась, и получилось так, что хозяйство оскудело, и я стал нуждаться в куске хлеба. Я стеснялся говорить о своём положении или просить у кого-либо помощи.
Однажды друг мне сказал:
- Иди в вилоят к Науфальбекам, и расскажи о своей жизни, и они помогут тебе.
Я собрал свою семью, и отправился в Газни. Прибыв туда, я растерялся, так как никогда раньше в Газни не бывал. Я был полностью занят мыслями о семье, как вдруг увидел на другой стороне улицы мечеть. Я вынужден был отвести семью туда, я сам пошёл, в надежде раздобыть для них что-нибудь съестное. Пришёл на базар, но попросить ничего не мог. Расстроенный, я хотел не солоно хлебавши, вернуться к домочадцам, как вдруг увидел большую толпу на дороге. Возможно, подумал я, они идут к кому-то в гости. Я пошёл за ними и дошёл до дворца, башнями упиравшегося в небо. Здесь стояли четыре суфы, расписанные лазурью. На каждой из них было сооружено возвышение, и возле одного из них в кресле сидел шестнадцатилетний юноша. Высокопоставленные лица, явившиеся сюда, заняли свои места. Выяснилось, что этого юношу после хутбы, проповеди имама, возводят на трон. Слуги подавали ханам кумыс. Перед каждым ставили девять блюд с едой, и одно блюдо с червонным золотом. Я видел, как после окончания трапезы, люди прятали золотые блюда в одежды. Я делал то же. Все поднялись с мест и стали расходиться. Я последовал за ними и уже был в прихожей, как один из них мне сказал:
- О шейх, не уходи!
Я испугался и подумал:
"Наверное, хотят отнять у меня золото".
Меня опять ввели во дворец. На четырёх возвышениях сидели четыре человека и тот юноша, в честь которого читали хутбу. Юноша спросил меня:
- Ты похож на чужестранца. Откуда ты и как ты попал в этот город, сколько у тебя детей?
Я рассказал им о себе и добавил, что прибыл в этот вилоят, рассчитывая на великодушие и милосердие Науфальбеков, а семью пока устроил в такой-то мечети.
Ко мне подошел главный визирь и сказал:
- Подожди здесь, у нас есть обычай. Восшедший на престол юноша, должен провести ночь в одной комнате с семейным мужчиной, любящим свои жен и имеющим детей, и никогда ранее не предававшийся любви с юношами. Мужественность этого человека входит в юношу с семенем, и юноша становится мужчиной. Но есть одно условие, мужчина должен быть чужестранцем и никогда никому не должен рассказывать, что на его ложе лежал падишах. Если об этой тайне узнает хоть одна женщина, государству Науфальбеков придёт конец, а первым пострадаешь ты. Мы известим Науфальбеков, посоветуемся, а потом отошлём тебя к ним!
Визири удалились, а когда я собрались уходить, один из визирей вернулся, и велел принести мне пряной и жирной пищи и фруктов. Я немного покушал, а вечером мне сказали:
- Пойдём с нами к юному Науфальбеку!
В комнате в которую меня ввели были постелены дорогие ковры, изысканные лакомства, и напитки и ароматные масла, приготовленные на эту ночь, ожидали меня. Оглядевшись, я возлег на самом красивом ковре, как вдруг вошёл ставший этим днём падишахом, уже знакомый мне юноша и нерешительно остановился. Он был одет в обычную домашнюю одежду, невысокого роста, широкоплечий с ногами наездника, и волевым лицом человека, знающего цену жизни и смерти. Он произнес:
- Я - Яхъё Науфальбек.
- Проходи сюда, сынок, не бойся меня.
- Я ненавижу этот варварский обычай и вас!
- Я тоже до этой ночи никогда не предавался любви с юнцами!
Парень сел напротив меня и пригубил вино. Его бездонные глаза на скуластом, мужественном лице, были глазами молодого оленя, попавшего в западню.
- В конце концов, то, что предопределено Всевышним, должно случиться, а моё бесчестье - плата за трон. Братья ненавидят меня, никто из них не согласился стать падишахом, за такую цену, за мужскую честь. Теперь они завидуют мне. Скажите, вы - мусульманин?
- Да сынок. Тебе повезло. Я слышал, что троим твоим предшественникам, приходилось довольствоваться неверными.
- Это правда.
Я налил ещё вина, мы выпили и преступили к делу, я как можно нежнее снял с парня халат, и принялся развязывать пояс с его чресл.
- Я не позволю ни одной капле из вашего зебба попасть не по назначению! Такова воля моих предков.
- Ты этим существенно облегчишь мне задачу, друг.
Зебб будущего Науфальбек-шаха встал и оказался удивительной мощи. Я положил юношу лицом вниз, полностью раздел, подложил под его зебб три подушечки и принялся разминать отверстие, через которое необходимо было влить семя, большими пальцами рук, поливая долину между двух гор ароматными маслами, в изобилии разбросанными здесь в причудливых кувшинчиках. Когда три моих пальца без труда проникли в горячее недро парня, я вылил целый кувшинчик масла на свой зебб, хоть и уступавший по размерам зебу Яхъё, но осчастливленный волею судьбы пронзать девственного юношу. Мой детородный член и проник в юношу сначала только одним наконечником, зебб будущего падишаха возбуждался, тёрся о подушки, и из него вышла капелька семени. Я ласкал достоинство парня левой рукой, чтобы действия моего зебба внутри него не были так болезненны, и ввёл свой зебб уже наполовину, но парень, не смотря на мою сдержанность, всё равно стонал и рычал. За дверьми стояли визири и внимательно слушали, что происходит в комнате. Ровно семь раз за ночь я познал юношу сзади, при этом он сам извергся три раза. Во время моих передышек Яхъё брал мой клинок в рот, чтобы ни одна капелька семени, ни пропала зря. Я же в это время брал в руки и массировал жеребца Яхъё. Удивительной длины и толщины был зрелый орган юноши. Я никогда раньше не видел такого сильного орудия любви. Если его взять за основание в кулак одной руки, потом перехватить второй рукой, а оставшуюся часть зебба взять в кулак рукой, державшейся за основание, то мощный наконечник всё равно останется на свободе, при этом у основания и в середине ствола, длины ладони не хватало, чтобы обхватить это огромный зебб! Я приказал ему встать и зажёг все светильники, чтобы лучше рассмотреть красоту юноши. Коренастый, широкоплечий, с ногами истинного наездника, покрытый густой шерстью и со своим арабским скакуном в придачу, парень был неотразим в своей мужественности. Аллах так же не отказал парню в прекрасной осанке, твёрдом и дружелюбном характере, и прекрасном лике. Брови Яхъё срастались над переносицей, ресницы были подобны ресницам молодого верблюжонка, рот обрамляли очень маленькие, но упругие губы, наг губой, красовались аккуратные усики. Я брал его зебб за основание и водил ладонью по всей длине, размазывая драгоценный нард по мужскому достоинству парня. От моих прикосновений, бездонные глаза Яхъё излучали таинственный свет. Потом, насладив свой взор его красотой и мужественностью, я ставил его на колени, что бы он мог свободно брать в рот мой зебб, а позже Яхъё становился ещё и на локти, чтобы я безболезненно пронзал его, потом он снова ложился животом на подушечки. Три раза я излил в рот этого парня. К рассвету
И он начал свой рассказ:
"Я знатного происхождения из вилоята Дамаск. В моей жизни появились большие затруднения. Семья увеличилась, и получилось так, что хозяйство оскудело, и я стал нуждаться в куске хлеба. Я стеснялся говорить о своём положении или просить у кого-либо помощи.
Однажды друг мне сказал:
- Иди в вилоят к Науфальбекам, и расскажи о своей жизни, и они помогут тебе.
Я собрал свою семью, и отправился в Газни. Прибыв туда, я растерялся, так как никогда раньше в Газни не бывал. Я был полностью занят мыслями о семье, как вдруг увидел на другой стороне улицы мечеть. Я вынужден был отвести семью туда, я сам пошёл, в надежде раздобыть для них что-нибудь съестное. Пришёл на базар, но попросить ничего не мог. Расстроенный, я хотел не солоно хлебавши, вернуться к домочадцам, как вдруг увидел большую толпу на дороге. Возможно, подумал я, они идут к кому-то в гости. Я пошёл за ними и дошёл до дворца, башнями упиравшегося в небо. Здесь стояли четыре суфы, расписанные лазурью. На каждой из них было сооружено возвышение, и возле одного из них в кресле сидел шестнадцатилетний юноша. Высокопоставленные лица, явившиеся сюда, заняли свои места. Выяснилось, что этого юношу после хутбы, проповеди имама, возводят на трон. Слуги подавали ханам кумыс. Перед каждым ставили девять блюд с едой, и одно блюдо с червонным золотом. Я видел, как после окончания трапезы, люди прятали золотые блюда в одежды. Я делал то же. Все поднялись с мест и стали расходиться. Я последовал за ними и уже был в прихожей, как один из них мне сказал:
- О шейх, не уходи!
Я испугался и подумал:
"Наверное, хотят отнять у меня золото".
Меня опять ввели во дворец. На четырёх возвышениях сидели четыре человека и тот юноша, в честь которого читали хутбу. Юноша спросил меня:
- Ты похож на чужестранца. Откуда ты и как ты попал в этот город, сколько у тебя детей?
Я рассказал им о себе и добавил, что прибыл в этот вилоят, рассчитывая на великодушие и милосердие Науфальбеков, а семью пока устроил в такой-то мечети.
Ко мне подошел главный визирь и сказал:
- Подожди здесь, у нас есть обычай. Восшедший на престол юноша, должен провести ночь в одной комнате с семейным мужчиной, любящим свои жен и имеющим детей, и никогда ранее не предававшийся любви с юношами. Мужественность этого человека входит в юношу с семенем, и юноша становится мужчиной. Но есть одно условие, мужчина должен быть чужестранцем и никогда никому не должен рассказывать, что на его ложе лежал падишах. Если об этой тайне узнает хоть одна женщина, государству Науфальбеков придёт конец, а первым пострадаешь ты. Мы известим Науфальбеков, посоветуемся, а потом отошлём тебя к ним!
Визири удалились, а когда я собрались уходить, один из визирей вернулся, и велел принести мне пряной и жирной пищи и фруктов. Я немного покушал, а вечером мне сказали:
- Пойдём с нами к юному Науфальбеку!
В комнате в которую меня ввели были постелены дорогие ковры, изысканные лакомства, и напитки и ароматные масла, приготовленные на эту ночь, ожидали меня. Оглядевшись, я возлег на самом красивом ковре, как вдруг вошёл ставший этим днём падишахом, уже знакомый мне юноша и нерешительно остановился. Он был одет в обычную домашнюю одежду, невысокого роста, широкоплечий с ногами наездника, и волевым лицом человека, знающего цену жизни и смерти. Он произнес:
- Я - Яхъё Науфальбек.
- Проходи сюда, сынок, не бойся меня.
- Я ненавижу этот варварский обычай и вас!
- Я тоже до этой ночи никогда не предавался любви с юнцами!
Парень сел напротив меня и пригубил вино. Его бездонные глаза на скуластом, мужественном лице, были глазами молодого оленя, попавшего в западню.
- В конце концов, то, что предопределено Всевышним, должно случиться, а моё бесчестье - плата за трон. Братья ненавидят меня, никто из них не согласился стать падишахом, за такую цену, за мужскую честь. Теперь они завидуют мне. Скажите, вы - мусульманин?
- Да сынок. Тебе повезло. Я слышал, что троим твоим предшественникам, приходилось довольствоваться неверными.
- Это правда.
Я налил ещё вина, мы выпили и преступили к делу, я как можно нежнее снял с парня халат, и принялся развязывать пояс с его чресл.
- Я не позволю ни одной капле из вашего зебба попасть не по назначению! Такова воля моих предков.
- Ты этим существенно облегчишь мне задачу, друг.
Зебб будущего Науфальбек-шаха встал и оказался удивительной мощи. Я положил юношу лицом вниз, полностью раздел, подложил под его зебб три подушечки и принялся разминать отверстие, через которое необходимо было влить семя, большими пальцами рук, поливая долину между двух гор ароматными маслами, в изобилии разбросанными здесь в причудливых кувшинчиках. Когда три моих пальца без труда проникли в горячее недро парня, я вылил целый кувшинчик масла на свой зебб, хоть и уступавший по размерам зебу Яхъё, но осчастливленный волею судьбы пронзать девственного юношу. Мой детородный член и проник в юношу сначала только одним наконечником, зебб будущего падишаха возбуждался, тёрся о подушки, и из него вышла капелька семени. Я ласкал достоинство парня левой рукой, чтобы действия моего зебба внутри него не были так болезненны, и ввёл свой зебб уже наполовину, но парень, не смотря на мою сдержанность, всё равно стонал и рычал. За дверьми стояли визири и внимательно слушали, что происходит в комнате. Ровно семь раз за ночь я познал юношу сзади, при этом он сам извергся три раза. Во время моих передышек Яхъё брал мой клинок в рот, чтобы ни одна капелька семени, ни пропала зря. Я же в это время брал в руки и массировал жеребца Яхъё. Удивительной длины и толщины был зрелый орган юноши. Я никогда раньше не видел такого сильного орудия любви. Если его взять за основание в кулак одной руки, потом перехватить второй рукой, а оставшуюся часть зебба взять в кулак рукой, державшейся за основание, то мощный наконечник всё равно останется на свободе, при этом у основания и в середине ствола, длины ладони не хватало, чтобы обхватить это огромный зебб! Я приказал ему встать и зажёг все светильники, чтобы лучше рассмотреть красоту юноши. Коренастый, широкоплечий, с ногами истинного наездника, покрытый густой шерстью и со своим арабским скакуном в придачу, парень был неотразим в своей мужественности. Аллах так же не отказал парню в прекрасной осанке, твёрдом и дружелюбном характере, и прекрасном лике. Брови Яхъё срастались над переносицей, ресницы были подобны ресницам молодого верблюжонка, рот обрамляли очень маленькие, но упругие губы, наг губой, красовались аккуратные усики. Я брал его зебб за основание и водил ладонью по всей длине, размазывая драгоценный нард по мужскому достоинству парня. От моих прикосновений, бездонные глаза Яхъё излучали таинственный свет. Потом, насладив свой взор его красотой и мужественностью, я ставил его на колени, что бы он мог свободно брать в рот мой зебб, а позже Яхъё становился ещё и на локти, чтобы я безболезненно пронзал его, потом он снова ложился животом на подушечки. Три раза я излил в рот этого парня. К рассвету