октавой ниже. - Говорили: как ты похожа на эту новую картину. Это не с тебя случайно рисовали? А почему вы...
- Что?
- Эээ... ладно, ничего.
- Ну, не мог же я просить тебя позировать... эээ... без всего, - сказал Виктор Евгеньич, поняв ее. - Вот и пришлось... голову взять твою, а все остальное - из... другого места.

От вранья и нескладухи его уши горели, как у Карины. Та смущенно смеялась:
- Понятно... А я думала...
- Что?
- Нет, нет, ничего. Но теперь, когда я знаю, вы ведь уже можете попросить?
- В смысле? Позировать?... Ты хочешь?..
- Нууу... В общем, я не против. Это ведь для искусства?
- Конечно. Только для искусства!
- Ну вот... В общем, можете рассчитывать на меня.
- Окей, Карин. Когда начнем?
- Когда скажете!
- Тогда давай завтра?
- Прям завтра? Ой...
- Что «ой»? Не можешь? Испугалась?
- Да нет, нет, ничего. Все нормально. Я приду. К вам домой?

«Небось съемочки у тебя», злорадно думал он, - «ничего, подождут».
- Да. Давай прямо с утра, перед занятиями. А сейчас...

Виктор Евгеньич глубоко вздохнул - и начал урок, изо всех сил стараясь не думать о том, что будет завтра утром.

***

Когда она позвонила в дверь, он чуть не подавился зубной пастой.
- Идуууу! - завопил он, сплевывая пену. Он чистил зубы уже третий раз за час. - Иду! Привет, Карин... Ого!

Впервые в жизни он видел ее в облегающем платье. Вишневом. Почти в тон его картине.
- Здрасьте, Виктор Евгеньич!
- Выглядишь эффектно. Более чем. Проходи...

Карина прошла в комнату, храня на лице неописуемую полуулыбку.
- Накормить тебя? Напоить чаем? Не голодная? Тогда сразу и приступим, пока солнышко нас балует...

Он говорил с ней привычным тоном, не зная, как перейти на другой тон, и нужно ли.
- Виктор Евгеньич, а можно...
- Что?
- Посмотреть? На НЕЕ?
- На себя, ты хочешь сказать? - Он полез за картиной. - Это ведь ты... самая неподдельная и взаправдашняя... На, любуйся!

Карина отступила назад. Лицо ее изменилось, и Виктор Евгеньич испытал минуту самого тщеславного счастья в своей жизни.

В кадре она потягивалась, сидя на краю кровати, а на картине - тянулась руками к небу. Тело ее, повернутое вполоборота к зрителю, было выгнуто умопомрачительным изгибом, пойманным так точно, что, казалось, с холста вот-вот слетит вздох. Вместо кровати под ней было облако мерцающих бликов, сверху ее обволакивал вишнево-алый фон с золотым свечением, высветившим в волосах овальный нимб. На лице ее светилась полуулыбка - та самая, бившая невидимым током даже с холста. Картина казалась чудовищно эротичной, но ничуть не развратной: в ней был глубинный эротизм женского естества, каким-то чудом очищенный от налета блядских поз и улыбок, намертво приросших к ню.
- Дааа... - Карина была под впечатлением и не знала, что сказать. - Не... неужели это я?
- Не похожа? - глупо спросил Виктор Евгеньич.
- Не знаю... Вы... очень хорошая картина... Просто супер... А где мне... где я могу... подготовиться?
- Где хочешь, - задрожав, ответил Виктор Евгеньич. - Хоть здесь. Если хочешь, могу отвернуться. Хочешь?
- Хочу. Эээ... а можно в ванную?
- Конечно.

Он искусал все губы, пока она раздевалась. Наконец открылась дверь, послышались шаги - шлепающие, босые...

(«Ааааааа! неужели?... «)
- Я готова.

Голос ее снова звучал октавой ниже. Виктор Евгеньич уставился в пол, но заставил себя поднять глаза...

Она была полностью голой.
- Что мне делать?
- Так, давай-ка вот сюда, - заcуетился Виктор Евгеньич, - вот сюда, к свету, к окошку... садись вот здесь, вот... нет, не так, чуть-чуть грудку выгни вперед... вот...

«Ой-ёй-ёй, как мы стесняемся, можно подумать... или в самом деле?» - думал он, долго и шумно усаживая Карину, и не верил тому, что смотрит на ее соски, упругие, розовые, как его любимые цветы, которые он часто рисовал, но не знал, как называются...

Наконец Карина была усажена, а он сидел за мольбертом и разводил гуашь.

Дело не ладилось. Он понял это в первую минуту работы, когда еще ничего не было сделано. Процесс не стал на рельсы: кисть шла мимо невидимых контуров, а Карина сильно стеснялась (или безупречно играла стеснение): сидела, как на заборе, горбилась, бычила лоб... Кроме того, он быстро понял, что не столько рисует, сколько смотрит на ее пизду, полуприкрытую простыней. Лепестки, видные ему, как на ладони, влажно поблескивали в солнечном луче, и почему-то это интересовало его больше, чем рисование.

Неловкость нарастала, несмотря на попытки заглушить ее показным азартом. Виктор Андреич ругал себя за свой тон, за каждое сказанное слово и за то, какое дерьмо вырисовывалось у него на картоне. Карина стала дергаться, и ему пришлось делать ей замечания...

Внезапно она спросила:
- Виктор Евгеньич, а можно мне в душ? На минутку?
- Можно, конечно, - сказал тот, провожая ее взглядом. По внутренней стороне розового бедра стекали две липкие капли...

Минуту или две он прислушивался к звукам из ванной, затем подкрался к дверям...

Сомнений не было: сквозь шум воды слышался сдавленный стон.

«И что? Как мне войти?», думал он, - и вдруг неожиданно дернул дверь.

Она была незаперта, и Виктор Евгеньич чуть не упал. В облаке пара, дохнувшем на него, розовела мокрая Карина. Стон сразу сорвался на визг, и она отпрянула, - но Виктор Евгеньич все равно успел увидеть, как она корячила коленки, поливая из душа растопыренную малиновую пизду. Застыв, она выронила душ, и тот окатил Виктора Евгеньича.
- Так, - сказал тот, чувствуя, что счет идет на секунды, - а ну давай сюда.

Ему было страшно, но он сжег все мосты и пер напролом. - Давай, давай, - он прикрутил воду, и сразу воцарилась тишина, от которой было еще страшнее. - Давай, Карин, давай. - Он взял оторопевшую Карину за руки и потянул к себе.
- Что вы... что вы де... - лепетала она.
- Давай вылезай отсюда... вот так... и на краешек...

Он действовал быстро и решительно. Карина покорно вылезла из ванной и присела на бортик, шлепнув мокрой попой.
- Ножки вот так... вот... вот... Сидеть!... - бормотал Виктор Евгеньич, пытаясь развести ей бедра. Она не давала, и тот прикрикнул на нее - А ну не жмись! - и коленки покорно распахнулись, открыв наласканную героиню дня, набухшую малиновым соком. Плюхнувшись на пол, Виктор Евгеньич быстро сунул туда голову, обхватил Карине попу и, зажмурившись, лизнул слипшиеся лепестки.

Они были пресными от душевой воды, но язык, разлепив их, проник вовнутрь и исторг оттуда горячую клейкую соль, сразу хлынувшую в рот.
- Виктор Евгень... ну что вы де... что вы делае... - хныкала Карина, дергаясь на бортике. Хныканье перешло в стоны, которые быстро усилились - и секундой спустя уже были откровенно-страстными, как на том самом диске. Внутренний барьер был прорван.

Виктор Евгеньич лизал, вылизывал, жалил, щекотал, обволакивал, высасывал, смоктал и мучил эту липкую драгоценность, не успев толком рассмотреть ее недра, и пытался прочувствовать, что он лижет Карине голую пизду, и Карина вот-вот кончит под его бесстыдным язычком...
- Уыыыыэээ! - вдруг взвыла она, изогнулась, стекла с бортика и рухнула плашмя на бедного Виктора Евгеньича, продолжая выть. Верх и низ, пол и потолок перемешались,