со всех сторон, мы ощущали себя в центре
огромного мира. Помню мы втроем занимались любовью в позиция 699 и я никак не успевал справиться с четырьмя жаркими
дырками, пока не ввел в каждую указательный или большой палец и не начал играть на удивительном музыкальном инструменте.
На фоне Машкиного меццо-сопрано, Катя выводила мелодию любви, а я помогал им свои языком. Обессилев мы играли в
различные игры. Девочки угадывали нас на ощупь, а мы их на вкус. Потом, когда осязать было уже нечего, они закрывали
глаза, садились на бутылки из под шампанского, и, сжимая мышцы влагалища, пытались их поднять. Машка одолела полупустую
бутылку, и перевернулась, держа ее половину в себе. Мы вертели бутылку, запихивая ее все глубже, и девушка кончала
раз за разом. Я достал бутылку, и в ярком свете ламп, рассматривал этот удивительный, содрогающийся, широко
раскрытый розовый бокал с прозрачным нектаром внутри. Потом он начал закрываться, и мы с Катей по очереди пили напиток любви,
вкуснее которого нет на свете. Мы целовались до упаду, удерживая подруг на весу всеми подручными средствами.
Потеряли ощущение времени и пространства, и один за другим падали без сил, в объятия друг друга, выжав себя до
последней капли.
Проснулись мы от грохота выбитой двери. Нашу ...троицу ментам пришлось буквально разрывать на части, так уж мы были склеены
сахаром и спермой. Кожа, волосы — с ног до головы. Внешне мы напоминали каких-то дикарей из Новой Гвинеи. По ногам Кати
шли кровавые разводы. К Машкиной спине прилипла этикетка от шампанского. Наши лица были покрыты пятнами помады различных
оттенков. Какой-то доброхот принес Кате куртку, но она отдала ее Машке, догадываясь что саму ее без одежды не оставят. Мне
после короткой перебранки принесли джинсы. Уже в наручниках, меня тычками вывели в коридор. Там, к счастью для меня и
Машки, было полно народу: комендант, какие то люди из ректората, несчастный замдекана по общежитиям и куча разбуженных
студентов и студенток. Суда Линча я счастливо избежал, и уже у лестницы встретился глазами с насмешливым взглядом Нконо.
Тот мотнул головой и я заметил нашего попика, стоящего в небольшой нише у кухни с безумными глазами. Ситуация начала проясняться.
В сотне метров от общаг располагалась «мусорка», так мы называли опорный пункт охраны порядка, N-ского отделения милиции, политкорректно
вынесенного с территории студенческого городка в разгар перестройки. Говорят, что тогда наш Университет был в авангарде демократии, а
многочисленные атавизмы студенческого самоуправления сохранялись вплоть до отставки старого ректора, которая состоялась примерно
через год после описываемых нами событий. Туда нас всех и повели. Как это обычно бывает, аукцион начался с предложения
дать нам лет по 10 за похищение человека и изнасилование, однако «жертва» защищала нас с таким отчаянием, что постепенно
ставки упали до хулиганства и притоносодержательства, а кончилось все каким-то полумифическим распространением
порнографических материалов. Постепенно всех наших выпустили, следователь уехал, ментовка опустела: я сидел в обезьяннике,
Машка в единственной из сохранившихся камер, а у стола дежурного стояла Катя, которая принесла нам пожрать, мокрые
салфетки и что-то из одежды. Она долго препиралась с придурковатым сержантом, но передать нам еду ей так и не разрешили.
Пара ментов, оставшихся на ночное дежурство, продолжала праздновать Новый Год. Они выпили бутылку водки, закусили нашим
обедом и ушли в коридор, где размещался туалет типа очко и камера где сидела Машка. Минут через пять они вернулись уже
втроем. Видок у Машки был еще тот. Или в отместку за вызов утром 1 января, или чтобы представить нас в самом негативном
свете, а может быть просто по бессмысленной злобе, никого из нас за весь этот день так и не довели до умывальника. Даже
у меня чесалось абсолютно все. Для нежной Машкиной кожи это была настоящая пытка. Я не говорю про моральный аспект –
выглядела моя подруга так, будто прожила на вокзале месяца два. Слипшиеся всклоченные волосы, лицо в пятнах спермы,
помады и крема. Над короткими зимними сапожками, на пару ладоней не достававшими до нижнего края удлиненной белой куртки
спортивного покроя, виднелись грязные колени. Я вспомнил наше шествие от общаги до опопа, в хлопьях мокрого снега, и
поежился.
Между тем сержант протянул Машке стакан водки и сказал, что-то скабрезное. Та, обильно смочила ей ладонь, и начала
тереть лицо. Ментам это не понравилась. Сержант закурил, и глубокомысленно произнес: «Ты, что шлюха бомжацкая про себя
думаешь? Думаешь, что ебальник свой отмоешь, намажешься и дальше будешь тут жопой крутить? Хуюшки! Из универа тебя
выпиздят, пить дать, из общаги, тем более. Кому ты блядь нужна? На панель пойдешь — и туда сейчас рекомендация нужна.
Вот мы с Серегой тебе ее и сделаем. Проверим тебя в деле и сделаем.» Машка промолчала, и это было на нее совсем не
похоже. «Мне нужна», – со злобой ответил я: «Пальцем тронете, сдохнете, пидоры. Или на кичу сядете». Сержант встал и
подошел к решетке: «Ты кто? Обезьяна, ты – макака недоделанная. Не я – ты на киче сдохнешь, тебя там через неделю на
перо посадят. Я по понятиям живу, место свое знаю. А ты мудак обдристанный». Он повернулся ко мне спиной и направился к
Машке.
По тому как спокойно встала Машка я понял, что сначала будет немного карате, а потом пиздец. Вместо того чтобы тупо
лягнуть сержанта в колено, наша доморощенная каратистка, продемонстрировала что-то вроде маваши, пытаясь стукнуть
сержанта по голове. Увы, он чуть присел, поймал ее ногу на плечо, и тут же воткнул кисть левой руки ей между ног.
Машка взвизгнула и как-то неуверенно заскулила. Теперь она висела на закинутом на плечо мента колене, и, в
шпагате, тянулась другой ногой к полу. Хорошо хоть, что растяжка у Машки была, что надо. Сержант сделал резкое
движение, погруженной в Машкино влагалище кистью, потом еще. Машка дергалась как кукла марионетка. Я оторопело
смотрел из-за решетки на то, как мент подобрал большой палец и ввел в Машку всю ладонь. Его напарник ухватился за
Машкину куртку и начал стягивать ее через голову, Машкино лицо было закрыто, руки были где-то в комке одежды. Только
между лобком и пупком происходило какое-то шевеление, сопровождающееся стоном жертвы, переходящим в крик боли. Наконец,
менту далось сжать кисть в кулак и он с силой ткнул его вперед, достигнув матки: теперь Машка вопила на переставая, а он
наносил удар за ударом. Кулак был так велик, что все, что происходило внутри, отражалось на животе девушки. Между тем,
куртка уже валялась на полу, а ментенок приспосабливал к задержанной наручники. Сопротивляться она уже не могла, крик
перешел в животное рычание – Машка кончала. Мент засмеялся и вырвал из нее кулак. Он был вымазан кровью. Я видел Машкину
пизду миллион раз, в самых разных состояниях, сам мог растянуть ее до предела, но то, что произошло сейчас было за
гранью. Тут и там были видны тонкие полоски разрывов из которых каплями сочилась кровь.
Ее бросили на спину на стол, как черепаху, чуть придерживая рукой за грудь, когда она начинала